Себастьян Хаффнер - Уинстон Черчилль

Это было «радикальное», почти революционное крыло либералов, которое образовывало своего рода внутрипартийную оппозицию по отношению к умеренным высокообразованным вождям партии из крупной буржуазии. Оно было ведомо тогда со стремительностью и блеском совершенно необузданным человеком и ужасом обывателей, бедным нелегальным адвокатом из самого дикого Уэльса: Давидом Ллойд Джорджем. Этот жуткий Ллойд Джордж — Горячая Голова, политический гений от природы, демагог, несравненный оратор масс, но в то же время, если он хотел, способный очаровывать, который «мог у дерева лестью выманить кору» — имел план, перед которым содрогались не только его противники консерваторы, но также и многие из его собственных друзей по партии. Он хотел завести либеральное правительство в политику социальной революции, раз и навсегда прервать власть консервативного класса аристократов (которых он ненавидел), выбить у них из под ног экономическую основу посредством высоких налогов на наследство и подоходных налогов, парализовать их конституционный бастион — палату лордов, одновременно большими социальными реформами привлечь на сторону либералов ещё почти бесправный пролетариат. С 1908 до 1911 — в самые внутриполитически бурные годы в Англии — он проводил эту политику коварством и насилием и переигрывая не только консерваторов, но и своих собственных вождей партии с захватывающей дух политической виртуозностью. Он заманил их на путь, о котором они и не помышляли.

И кто же был при этом его самым верным помощником, его союзником и почти что уже его конкурентом? Никто иной, как экс–консерватор Уинстон Черчилль. Это было невероятно, даже для умеренных либералов — повод для недоумений, для консерваторов же — скандал, подобного которому не бывало. Ллойд Джордж был для них врагом, классовым врагом; ладно, пусть так. Но второй из «ужасных близнецов», но Уинстон Черчилль? Он был Иудой, ренегатом, классовым предателем, провоцирующим истерию отвращения, какой вовсе не ожидали от хорошо воспитанных английских консерваторов. Когда в 1908 году Черчилль проиграл дополнительные выборы (непосредственно после этого он нашёл другой избирательный округ, который избрал его почти сразу же снова в палату общин), одна консервативная газета писала: «Черчилль изгнан — язык отказывает нам, как раз когда он нам нужен больше всего. Это то, чего мы все ожидали, со страстным желанием, для чего нет слов. Цифры, да, есть ещё и цифры, но кто думает сегодня о цифрах? Черчилль изгнан, и–з–г-н–а–н, И–З–Г-Н–А–Н!»

Позже Черчилль нашёл свою дорогу обратно в консервативную партию; однако никогда, ни разу даже в его величайшие времена, когда весь мир смотрел на него, английские консерваторы не признали его снова одним из своих.

Однако откуда этот радикальный период? Он же несомненно не был прирождённым революционером, скорее напротив; он никогда не был по темпераменту и убеждениям настоящим демократом, скорее романтиком и причудливым человеком с глубокими аристократическими инстинктами. Разумеется, к этим инстинктам принадлежало также, как это было уже с его отцом, подлинное чувство « Noblesse oblige » [7] «Noblesse oblige«= (высокое) положение обязывает (фр. язык) , почти королевское великодушие — и мягкое сердце. И к этому доверчивость к судьбе, которая вдруг воззвала его в столь неожиданном направлении! Было ли это возможно то, для чего судьба его уберегла — стать благородным Спасителем бедняков, великим аристократическим народным трибуном, английским Гаем Гракхом [8] Гай Семпро́ний Гракх (лат. Gaius Sempronius Gracchus , 153 — 121 г. до н. э.) — древнеримский политический деятель, народный трибун, младший брат Тиберия Гракха. ? Если так должно было стать — он был готов к этому.

Запись от 1908 года в дневнике либерального коллеги по палате общин даёт ключ к разгадке: «Уинстон прихватил меня с собой, и я лежал на постели, в то время как он разделся и затем стал расхаживать по комнате туда–сюда, порывисто жестикулируя, фонтанируя всеми своими надеждами, планами и тщеславием. Он переполнен бедняками — он их только что обнаружил. Он верит, что предназначен провидением, чтобы что–то для них сделать».

Это было одно. Другое же состояло в том, что тут разгорелась настоящая борьба — а перед борьбой Уинстон Черчилль никогда не мог устоять. Это была классовая борьба — не то, чего он ожидал, не то, чего он искал бы; однако борьба была борьбой. Быть может, он мог бы стоять и на другой стороне, собственно говоря, трезво взвешивая, он и принадлежал полностью к другой стороне. Однако для этого было теперь уже слишком поздно и для трезвого размышления не было времени. После того как он уж был на этой стороне и тут была борьба, то в его натуре было полностью броситься в неё, а именно радикально, безоговорочно и со всей силой.