Георгий Куманёв - Говорят сталинские наркомы

Г. А. Куманев: Пострадало немало и железнодорожников.

Н. К. Байбаков: Ну, да, конечно. На то и «железный», силовой нарком…

О нем можно еще многое рассказать, много отрицательного.

Один раз он так меня шарахнул! Взял за грудки и бросил на стол. А почему? Потому что я, не переговорив с глазу на глаз с Арутюновым

— первым заместителем наркома путей сообщения, — пришел к Кагановичу и нажаловался, что железнодорожники не вывозят нефть из Ишимбая, промысла стоят.

— А ты звонил Арутюнову? — спрашивает он.

Отвечаю, что по телефону с Арутюновым я дважды говорил. Но Кагановича телефонные переговоры не удовлетворили:

— Что за бюрократизм такой?! Надо было поехать к Арутюнову или вызвать его к себе и принять конкретное решение!

— Но ведь я приехал к Вам, Вы же и нарком путей сообщения. Прошу Вашего вмешательства. Дело стоит.

— А–а–а. Вот как! Все за вас должен делать нарком!

И как хватанул меня, и как толкнул: «Мне таких бюрократов не нужно!» Я мог бы упасть на пол, но успел ухватиться за край стола и повалился на него. В ярости при мне он разбил стекло на своем письменном столе и прокричал:

— Езжай немедленно в НКПС! И чтоб цистерны были!

Такое с ним нередко случалось. Часто бил и телефоны, особенно

телефонные трубки. Таков был «руководящий стиль» Кагановича, стиль грубый, недопустимый в общениях с людьми, тем более когда человек занимает столь высокий пост.

Вы спрашиваете, Георгий Александрович, о компетенции Кагановича. Могу засвидетельствовать, что по крайней мере нефтяное дело наш нарком нефтяной промышленности не знал, а о нуждах нефтяников имел весьма поверхностное представление. Поэтому работать рядом с Кагановичем, да еще в ранге первого заместителя было очень нелегко. И все мы испытывали огромную физическую нагрузку. Не последнюю роль играл здесь Лазарь Моисеевич, являя собой образец нечуткого, просто безжалостного руководителя.

Работали мы как: придешь на службу в 10 часов, а только в 4–5 утра уходишь. Пока Сталин не уйдет, не уходили. Позвонит Поскребышев всем ближайшим соратникам вождя, сообщит, что Сталин уехал отдыхать, лишь тогда они уезжали вслед за ним: и Молотов, и Берия, и Маленков, и Микоян, и Вознесенский, и Ворошилов, и Андреев… Мы же, наркомы, заместители, — сразу после них. Но в нашем наркомате часто и так бывало: почти все члены Политбюро расходились по домам, а Каганович начинал обзванивать своих заместителей, вызывал к себе и давал задания. А каждое из них, как всегда, было срочным: к 11 часам утра составить проект такого–то программного решения или подготовить такую–то подробную справку. Спрашиваешь:

— Лазарь Моисеевич, а когда спать–то?

— Вы — молодой человек. Можете и не поспать.

— Хорошенькое дело, а как же без сна работать?..

Разумеется, все необходимые материалы мы готовили к указанному сроку с большим старанием и большой ответственностью. Но когда Каганович возвращался на работу, до него не всегда доходил смысл представленного нами документа. С раздражением он комкал бумагу, бросал ее в корзину, а мы, исполнители, получали новые указания от недовольного наркома.

Кагановича не интересовала личная жизнь его коллег, а если интересовала, то чисто формально. Личной жизнью у нас была только одна работа. Она поглощала каждого из руководящих работников наркомата буквально целиком. Не было возможности сходить в кино или театр, побывать на рыбалке. Выходных дней и отпусков по существу не было. Однажды наш неутомимый нарком, указав на меня управляющему делами, сказал:

— Вот нашему молодому человеку стукнуло уже 29 лет, а он до сих пор холостой.

— Лазарь Моисеевич, — отвечаю, — да Вы мне не даете свободного времени. У меня нет возможности даже вечером отдохнуть.

Каганович смерил меня пристальным взглядом и, повернувшись к управделами, произнес:

— Чтобы вечером по субботам Байбаков не работал.

Но это благое предписание наркома он сам же постоянно нарушал, расстроив, к примеру, мое знакомство с одной симпатичной девушкой…

Так бы и остаться мне холостяком, если бы не подвернулся случай познакомиться не где–нибудь, а в нашем наркомате с новой сотрудницей по имени Клава. Мы стали все чаще встречаться, и в конце концов дело дошло до регистрации. А вслед за этим в ближайшее воскресенье наметили свадьбу. Решили провести ее на даче и к 5 часам пригласили на наше торжество родных и близких друзей. Однако во второй половине этого радостного для нас с Клавой дня Каганович вызвал меня на совещание. Оно, конечно, затянулось. Часы показывали уже 6 часов вечера, а конца заседанию не было видно.