Фредерик Кемп - Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле

Абель пил «Кровавую Мэри», пока Кеннеди пытался отговорить его от проекта, предложенного нью-йоркским издателем. «Почему никто не хочет написать книгу о правительстве, которое не проявило себе ничем, кроме череды бедствий?» – спросил президент. Абель, оказавшись в щекотливом положении, попытался убедить Кеннеди, что, несмотря на трудное начало, он в конце концов совершит великие дела и все будут гордиться своим правительством.

В воскресенье в 18:35 вертолет с Кеннеди и Лоуфордом приземлился в Marine Air Terminal нью-йоркского аэропорта Ла-Гуардиа, где их встречали мэр Роберт Вагнер, государственный секретарь Раск и постоянный представитель США в ООН Эдлай Стивенсон. Пьер Сэлинджер, пресс-секретарь президента, известный бонвиван, прилетел перед ними. Его срочно вызвал советский агент Георгий Большаков, который продолжал играть роль неофициального связника Хрущева. Большаков сказал, что Сэлинджер должен немедленно встретиться с Михаилом Харламовым, заведующим отделом печати Министерства иностранных дел СССР, у которого есть срочное сообщение для президента.

Большаков все увереннее чувствовал себя в роли связного, не допуская утечки информации; начальство было им довольно. Хотя он по-прежнему оставался обычным агентом военной разведки, теперь он был стражем хорошо организованной и часто используемой прямой линии связи с Хрущевым. Сэлинджер считал Большакова «одним человеком в трех ипостасях… переводчика, редактора и шпиона».

Следуя указаниям Сэлинджера, в воскресенье в 19:15 Большаков провел Харламова через незаметный боковой вход в «Карлайл», отель, в котором останавливался президент, приезжая в Нью-Йорк. В холле всегда слонялись репортеры, в надежде увидеть президента, поэтому агент секретной службы провел двоих русских к грузовому лифту.

Сэлинджера поразили первые слова Харламова: «Гроза в Берлине закончилась».

Сэлинджер ответил Харламову, что, с его точки зрения, трудно представить ситуацию, которая была бы хуже, чем нынешняя ситуация в Берлине.

«Минуту терпения, мой друг», – сказал Харламов и спросил, получил ли президент письмо, которое Хрущев послал ему через парижского корреспондента «Нью-Йорк таймс» Сайруса Лео Сульцбергера, который в начале сентября брал интервью у советского лидера.

Сэлинджер сказал, что президент не получал письма от Хрущева. На самом деле Сульцбергер 10 сентября передал Кеннеди личное письмо, которое Хрущев вручил Сульцбергеру после интервью, но Кеннеди на него еще не ответил.

Хрущев сказал Сульцбергеру: «Если у вас есть возможность лично встретиться с президентом Кеннеди, то я хочу, чтобы вы сказали ему, что я не против установить с ним неофициальный контакт, чтобы найти способ урегулировать [Берлинский] кризис, не нанося ущерб престижу Соединенных Штатов – на основе мирного договора с Германией и превращения Берлина в вольный город». Хрущев предложил Кеннеди установить неофициальные отношения для обмена мнениями и «чтобы договориться, как подготовить общественное мнение и сделать так, чтобы не повредить престижу Соединенных Штатов».

Харламов, пересказывая Сэлинджеру суть сообщения Хрущева, говорил настолько быстро и взволнованно, что Большаков не успевал переводить. Сэлинджер попросил говорить помедленнее, объяснив, что у них есть время. Президент после обеда пошел смотреть пьесу на Бродвее и вернется в отель после полуночи, заверил Сэлинджер.

Харламов перевел дух и сказал, что дело не терпит отлагательства. Хрущев расценивает наращивание вооруженных сил США в Германии как непосредственную угрозу миру. Вот почему советский лидер сообщил Сульцбергеру о своем желании установить личный канал с Кеннеди, чтобы достигнуть урегулирования германского вопроса.

Хрущев готов к встрече с Кеннеди в ближайшее время, сказал Харламов, чтобы рассмотреть американские предложения по Берлину. Он оставил Кеннеди свободу принять решение, учитывая «очевидные политические трудности» президента. Харламов рассказал о продолжающемся «сильном давлении» на Хрущева в части заключения мирного договора с Восточной Германией. Кроме того, заявил Харламов, обстановка в Берлине остается настолько напряженной, что нельзя откладывать решение этого вопроса.

Хрущеву необходимо было повлиять или, по крайней мере, знать содержание речи, с которой Кеннеди должен был выступить в понедельник, поскольку хотел избежать того, что в период возрастания напряженных отношений могло бы дать новую надежду его противникам перед октябрьским съездом партии. Харламов сказал Сэлинджеру, что советский лидер надеется, что «выступление президента в ООН не явится еще одним воинственным ультиматумом, вроде того, что был сделан 25 июля».