С охотой принялись за приготовление еды. Воду зачерпывали котелками из канав – она уже отстоялась, стала прозрачной, на дне просвечивали иссохшие корни, кусочки коры, ветки. Меню на обед у всех одно: похлебка. С азартом и шумом открывали тушенку, толкли сухари для заправки…
– Тихо! Прекратите шум! – вдруг завопил кто-то из курсантов.
Ему померещилось, что немец-пилот в небе может услышать хруст сухарей. Поднялся хохот.
Тушенку, растертые сухари разложили по котелкам с водой, а я еще добавил голову рыбины, доставшуюся мне при дележке на пятерых. И приступили к самой трудной операции – сооружению очага. Многие понятия не имели, как это делать, с чего начать. Вот тут-то и пригодилось правило, которому нас учили: делай, как я! – все следовали примеру умельцев. Я тоже очистил от коры шесть толстых веток, обрезал их по концам; по две, скрестив, надежно воткнул в землю по обе стороны костра, уложил на них две оставшиеся палки. Удивляло, сколько нужно опыта и сноровки для такого, казалось, простого дела. А делать все нужно было с умом. Крестовины должны находиться на должном расстоянии от огня, чтобы не загорелись; палки для перекладины, по той же причине, – на определенной высоте и должны быть покрепче, так как обязаны выдержать вес полного котелка, а то и двух, как у меня: я повесил и свой, и Юркин. Сделаешь что-то не так, тут же последует расплата: котелок накренится и зальет огонь, а может и сорваться в очаг.
Все этапы приготовления еды я взял на себя. Юрка не возражал. Особенно после того, как услышал, что я не впервые берусь за поварское дело, а лес знаю – не хуже лесника. На самом деле это было чистой воды бахвальство. Что сразу же стало очевидно, как только я принялся за костер: мне никак не удавалось его разжечь. Юрка потешался, но не вмешивался в мои хлопоты. Лежа на земле, я изо всех сил пытался раздуть огонь, жег спичку за спичкой. Безуспешно. И вдруг услышал за плечами незнакомый, чуть насмешливый голос:
– Эх и неумехи вы, курсанты.
Я выпрямился и обернулся. Возле меня стоял ротный старшина. Крепко сложенный, в волосах седина, лицо открытое, ноги по-кавалерийски кривые. На гимнастерке блестит медаль «За отвагу» – в то время немногие были награждены этой почетной солдатской наградой. Я уже видел этого человека, к нему почему-то никто не обращался как положено – «товарищ старшина», предпочитали по-семейному – «дядя Кузя».
Старшина попросил меня отойти, проверил прочность сооружения и в одну минуту разжег огонь. Объяснив, как это делать, дядя Кузя удивился:
– Как же вас в училище не научили разводить костер, а хоть бы и без спичек? Откуда вы?
Показав на Юрку, я ответил:
– Курсант Давыдов с Урала, а я – подмосковный. Может, слышали про такое место – Кусково?
Дядя Кузя рассмеялся, улыбка была широкой и доброй:
– Мы, брат, с тобой вроде бы земляки. Я жил на две станции ближе тебя – платформа «Серп и Молот», слыхал про такую? За ней Чухлинка, потом Карачарово и уж твое Кусково. Так, курсант?
Уютно устроившись у огня, мы еще долго просидели вместе. Старшина коротко рассказал о своей жизни. Почти пятнадцать лет он проработал завхозом в детском садике при заводе «Серп и Молот».
– Бездетные мы с женой, потому всех детишек признавал я своими, а они меня звали «дедулей». Как немец подошел к Москве, сформировали из заводских свой батальон. В бой пошли с учебными винтовками. Наши почти все полегли у Бородинского поля, а я вот живой…
Приглядываясь к нашему собеседнику, слушая его неторопливую речь, я старался понять, кого же он напоминает мне? Долго мучиться не пришлось. Ну конечно же – вылитый лермонтовский Максим Максимыч. Тот же облик, такой же совестливый, доверчивый; не службист, но дело свое знает, может, получше иных высоких чинов. Всего-то знакомы какой-нибудь час, а уже ясно: будь все старшины такими, как он, насколько легче жилось бы солдатам. Я вытащил из вещмешка блокнот и стал записывать свои впечатления.
Дядя Кузя вдруг забеспокоился, взгляд сделался настороженным:
– Ты, брат, чего пишешь, или роман какой?
– Нет, я веду дневник. Знаете, столько событий, интересных людей, хочу и про нашу встречу записать.
Дядя Кузя заговорил тихо, но чуть ли не приказным тоном:
– Ты, брат, это брось! На войне не положено никакой писанины – хоть ты рядовой, хоть генерал. До большой беды довести может. Такие люди есть, что зорко глядят. – И добавил уже громким голосом: – Ты вот что, выбрось из головы свою затею, поначалу воевать научись, уж потом и записывай. Сию минуту брось сюда все бумажки да угли повороши.
Читать дальше