Иосиф Брашинский - В ПОИСКАХ СКИФСКИХ СОКРОВИЩ

Несколько позднее, в 20-е годы XIX столетия, в Крыму побывали великие русские писатели — Александр Сергеевич Пушкин и Александр Сергеевич Грибоедов.

5 мая 1820 г. Александр I утвердил высылку Пушкина из Петербурга на юг, замаскированную служебным переводом по ведомству иностранных дел в Екатеринослав, в канцелярию генерала Инзова. Этой сравнительно мягкой карой за вольнодумство поэт был обязан горячим хлопотам своих влиятельных друзей, которым удалось добиться у царя замены уже решенной ссылки в Сибирь или Соловецкий монастырь. Летом 1820 г. по пути с Кавказских минеральных вод в Кишинев, куда была переведена канцелярия Инзова, Пушкин приехал в Корчь. С огромным душевным волнением ступил он на землю древнего Паптпкапея. «Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапей, думал я», — писал Пушкин в письме к брату. А в своем дневнике он отмечает: «Я тотчас отправился на так названную Митридатову гробницу (развалины какой-то башни); там сорвал я цветок для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления». Пушкин был крайне разочарован тем, что он увидел; он ждал совсем другого. «Развалины Пантиканей не сильнее подействовали на мое воображение, — записывает он в дневнике. — Я видел следы улиц, полуразрушенный ров, старые кирпичи и только». То же разочарование звучит и в письме к брату, написанному уже после прибытия Пушкина из Крыма в Кишинев: «На ближней горе посреди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных, — заметил несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни — не знаю. За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнявшийся с землею, — вот все, что осталось от города Пантикапей».

Разочарование Пушкина нетрудно понять. Воспитанный в духе глубокого преклонения перед классической древностью, великий поэт сам нередко, особенно в раннем периоде своего творчества, обращался к образам древнегреческой мифологии, античным поэтам — Анакреону и особеппо Овидию. Как и знаменитый римский поэт, Пушкин оказался в изгнании на далеких берегах Черного моря:

В стране, где Юлией венчапныйИ хитрым Августом изгнанныйОвидии мрачны дни влачил.

В ряде стихотворений он сравнивает свою судьбу с судьбой древнего поэта. И поэтому Овидий особенно близок ему. К нему он часто обращается в период своего изгнания на юге.Глубокое преклонение перед великим наследием античной культуры, знакомые картины Афинского акрополя с его Парфеноном и другими величественными храмами, раскопок Помпеи рисовали его воображению подобные же картины па черноморском берегу. Плохо представляя себе состояние археологических памятников Причерноморья, Пушкин ожидал увидеть и на овеянных древними легендами берегах Черного моря величественные остатки тех далеких времен, осязаемые и зримые остатки славы древних греков — руины городов с колоннадами храмов, театрами, площадями и статуями. Естественно, что увиденные жалкие остатки поначалу должны были глубоко разочаровать его пылкое воображение. Тем не менее Пушкин не сомневался в том, что «много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками», но что для исследования этих богатств правительство не отпускает достаточных средств и не хватает опыта людям, занимающимся этим.

Несмотря на первоначальное разочарование, посещение Крыма оставило глубокий след в сознании великого поэта. Он неоднократно вспоминает «волшебный край», «холмы Тавриды, край прелестный». Разочарование прошло, Пушкин тоскует по крымским берегам, он мечтает вновь вернуться туда:

И вновь таврические волныОбрадуют мой жадный взор.Волшебный край! Очей отрада!

И еще через десять лет, в 1830 г., в «Путешествии Онегина», Пушкин вспоминает о своем знакомстве с Тавридой:

Воображенью край священный;С Атридом спорил там Пилад.Там закололся Митридат…

Спустя пять лет после Л. С. Пушкина, в 1825 г., Крым посетил н Л. С. Грибоедов. Он добывал в Херсонесе возле Севастополя и Феодосии, где «местами торчат обрушенные, ветхие стены италийцев, греков и готфов (готов, — II. />.), судя по тому, кто какие книги читает и которым верит». В Феодосии были более заметны следы средневековых генуэзских памятников, чем античных, и в связи с этим недоумение Грибоедова вызывает присвоение городу его древнегреческого названия — Феодосия. «Отчего, однако, — вопрошает он, — воскресло имя Феодосии, едва известное из описаний древних географов, и поглотило наименование Кафы, которая громка В стольких летописях европейских и восточных?». С горечью отмечает Грибоедов варварское отношение к памятникам древности, «дух разрушения»: «Ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного. Что ж? Сами указываем будущим народам, которые после нас придут… , как им поступать с бренными остатками нашего бытия».