Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 4)

Погрузив железную коробейку и мешок с мукой на телегу, Иванка тронул за уздцы Гнедка и повел к Москве-реке. Отец так и не успел свезти Матвею мешок. Вот и пригодилась поездка на заимку. Чтобы Исай ничего не заподозрил, Иванка еще с вечера отпросился у отца к старому бортнику. Поди, заждался дед Матвей своей муки.

Мост через реку был не разведен. Об этом позаботился Афоня Шмоток. После всенощной приволок бобыль дозорному Гавриле целую ендову с вином. И тот так захмелел, что уже не смог из сторожки выбраться.

Перебравшись через реку, Иванка забросил поклажу еловыми лапами и взобрался на телегу. Сунул под изголовье самопал с кистенем и опрокинулся на спину, обвернув ноги вожжами. Гнедок дорогу на заимку сам знает, править и понукать его не надо.

Над лесом занималась утренняя заря. Еще час-другой, и солнечные дорожки прорвутся сквозь угрюмые вершины и засверкают изумрудами на колючих лапах. Загомонят лесные песнопевцы, забродят в чащобах медведи и лоси, кабаны и волки.

Иванка распахнул ворот домотканой рубахи, заложил руки под голову и задумался. Впервые такой грех на душу принял. Ежели дознается приказчик тогда одним кнутом не отделаешься. За кражу кабальных и порядных грамоток князь не помилует. В вонючей яме на железном ошейнике сгноит... А грех ли за мирское дело пострадать? Князь вон как мужиков обхитрил. Не хотели было селяне у боярина жита брать по такой порядной. Ух, как недовольствовали страдники. А куда денешься? Или с голоду помирай, или в новую кабалу полезай. Так и взяли жито. Теперь нелегко будет летом. Надо травы косить, и озимые жать; и перелог княжий поднимать. Маята! Намедни вон еще два мужика в бега подались.

А приказчик дюже осерчал за самовольный отъезд в Москву. Хотел батогами выпороть, да, знать, князя побоялся. Хорошо еще, что мельник Евстигней почему-то молчит, не жалобится приказчику. Мать где-то выведала, что Степанида ему на донос запрет наложила. Богатырская баба! Глаза у нее озорные. Лиха стрелецкая женка. А Евстигней - паук и крохобор наипервейший. Сказывают, что пятидесятник Мамон к нему нередко наведывается. У этого и обличье и душа звериная. Недобрый человек, злой. Зря, пожалуй, Пахом о его злодействе князю не высказал. А то бы не сносить ему головы. Он стрелу на взгорье кидал. О своей душе печется, а Захарыча норовит земле предать. Не бывать тому! Возвернется Мамон из лесов - повстречаюсь с ним. Пусть на Пахома больше не покушается и убирается из вотчины, куда глаза глядят. Двум недругам по одной тропе не ходить.

Вот и Мокейка подстать Мамону. А ведь из своих же мужиков вырос. Отец его когда-то добрым сеятелем был. Мокейка же палач-палачом. Сколько он крестьян кнутом перестегал! Подлый челядинец. Человек в железа закован, а он его кнутом бьет. До сих пор на спине кровавые полосы заметны...

На заимку добрался Иванка, когда уже над лесом поднялось солнце. Несмотря на ранний час, возле избушки суетилась Матрена. Завидев молодого парня, старушка всплеснула руками:

- Знать ты, Иванушка. Давно тебя не видела, соколик. Живы ли матушка с батюшкой?

- Покуда здравствуют. Чего не спится, Архиповна?

- Ох, беда приключилась, соколик мой. Из дуплянки рой снялся. Медведь-озорник колоду потревожил, вот божий пчелки и снялись. Старик их в лесу роевней ловит.

Иванка отнес поклажу в избушку и спросил Матрену, в какую сторону кинулся бортник.

- Мудрено сказать, Иванушка. Пчела нонче по всему лесу летает. А может, и на черемушник села. За Глухариным бором много стоит его в цвету. Всего скорей, туда мой Матвей Семенович подался.

- Место знакомое. В прошлую зиму там с отцом куницу добыли. Пойду поищу Матвея, - проговорил Болотников и, прихватив с собой самопал, скрылся в лесной чащобе.

Глава 33

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Архиповна верно подсказала. Версты через две, миновав Глухариный бор, Иванка услышал из черемушника лай собаки и треск сухого валежника.

"Зубатка голос подает. Значит, и бортник здесь", - решил Болотников, направляясь к черемушнику.

Иванка подоспел к самому разгару пчелиного лова. Под цветущей кудрявой черемухой, задрав вверх серебристую бороду, стоял запыхавшийся и взмокший бортник Матвей с роевней в руках. Возле его ног урчала Зубатка. Старик недовольно бранился на пса:

- Замолчишь ли ты, окаянная! Спугнешь мне пчелу.

Рой растревоженным гудящим клубком все кружился и кружился над черемухой.

Иванка, легко ступая по мягкому мху, приблизился к черемушнику и тотчас же за это поплатился. Две пчелы ткнулись о его лицо и ужалили.