Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 5)

Замыслов Валерий Александрович

Горький хлеб

Часть V

РАТНИКИ

Глава 45

ТРЕВОЖНЫЕ ВЕСТИ

С дальних южных рубежей и застав ползли в Москву тревожные вести. Через дикие пустынные степи и убогие унылые русские деревеньки спешно, на взмыленных конях пробивались в стольный град гонцы. Останавливаясь на ночь в курных крестьянских избах, сбросив с себя взмокшие, пропотевшие кафтаны, гонцы вещали страшное.

- Крымские татары собираются на Русь!

Крестьянин горбился от жуткой вести, тихо шептал молитву и склонял в суровой думе голову над низким щербатым столом.

Опять лихолетье! Давно ли набег был. Неймется злому ордынцу...

В вотчинное село утром спешно прискакал Якушка. Прямо с дороги, не стряхнув пыль с вишневой однорядки, заявился к приказчику.

Калистрат Егорыч, увидев княжьего любимца, обмер: видать, проведал Андрей Андреевич о пропаже. Сейчас закует его Якушка в железа, кинет на телегу - и к князю на дознание. Свои-то дворовые на пытке ничего не сказали. Как в воду канул сундучок. Ох, не миновать беды!

Затряслись колени у Калистрата Егорыча, и сердце в тревоге заныло.

- Аль хворь одолела, Егорыч? - усмехнувшись, спросил Якушка.

- Покуда бог милостив, сердешный. Во здравии ли государь наш Андрей Андреевич?

- Во здравии, Егорыч. Не о том речь. Явился я к тебе с, худой вестью.

"Так и есть. Дошло мое горюшко до Москвы", - совсем впал в отчаяние приказчик.

- Татары идут на Русь, Егорыч, - строго вымолвил гонец.

Калистрат Егорыч испуганно перекрестился.

- Да что это, осподи. Беда-то какая. Нешто опять басурмане разбойный набег учинят?

- Выслушай княжий наказ, Егорыч. Царь всея Руси Федор Иванович указал войско в Москву собирать и с каждых ста десятин земли пахотной по единому мужику на коне выставить. Потому из села Богородского ведено снарядить пятнадцать ратников. Отобрать мужиков помоложе, а того лучше - молодцев добрых. Собирай немедля. К вечеру в Москву выступать.

- Княжью волю сполню, - засуетился Калистрат Егорыч. - Сейчас прикину, кого в рать снарядить.

Около четырех десятков мужиков и парней со всей вотчины выехали вечером к Москве. Вел отряд Якушка. Каждые полчаса покрикивал на селян:

- Поспешай, ребятушки!

Иванка Болотников ехал молча, рассеянно слушал мужиков. Вспомнил отца - и на душе стало горько. Исай, провожая за село сына, ласково обнял Гнедка за шею, прижался седеющей бородой к конской морде и проронил глухо:

- Береги коня, Иванка. Худо мне нонче без него будет.

Ох, как прав отец! Без коня мужик, что без рук. Так и по миру недолго, кормясь христовым именем. Не пожалел приказчик отца - забрал Гнедка. Ратников напутствовал:

- На святое дело идете, сердешные. Живота не щадите за Русь православную и царя-батюшку. А по лошадушкам не плачьтесь. Коли загинут под стрелой татарской - князь Андрей Андреевич своих коней возвернет.

Лукавит Калистрат. Возвернет - держи карман шире.

- Эх, зорька-то как играет. Добрый денек будет завтра. Косари в луга выйдут, - промолвил Афоня Шмоток.

Бобыль тоже угодил в ратники. Сам к приказчику заявился.

- Ты пойми, батюшка Калистрат Егорыч. Орды несметные на святую Русь скачут. Воинского люда много на супротивников надо. Отпусти меня из вотчины в ратники. Сгожусь.

- Куда тебя безлошадного, - отмахнулся Калистрат.

- Коня я в бою у татарина добуду.

- Отстань сердешный, не до тебя мне, - отвернулся от бобыля приказчик.

Но тут вступился за мужика Якушка.

- От бобыля невелик на пашне прок, Егорыч. А я его к делу приставлю. Велел князь пригнать в Москву на конюшню с пяток лошадей. Вот и пусть Афоня коней сопровождает.

Калистрат глянул на селянина. Худ, тщедушен. Ему не землю пахать, а гусиным пером в приказе строчить. И в самом деле проку от него мало. На одни байки только и горазд. Сказал гонцу:

- Будь по-твоему, сердешный. Забирай Афоньку.

И вот теперь Шмоток, важно восседая на княжьем коне, зорко поглядывал за табуном и, посмеиваясь, высказывал Болотникову:

- Везет мне на господских лошадях ездить, Иванка. И а эких рысаках на любого татарина можно идти.

- Ребятенки твои чем кормиться будут? В нужде домочадцев оставил.

- Знаю, Иванка. Не легко придется моей Агафье. Жуть как голосила. Да только не с руки мне возле бабы сидеть, когда злой ворог у порога. Не так ли, парень?

- Твоя правда, Афоня, - произнес Болотников и надолго замолчал. Вспомнил Василису, и на сердце стало тепло и в то же время грустно. Славная она, душевная. В тот день до самой Москвы-реки проводила, а на прощанье молвила: