Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 6)

- Боюсь за князя, мамка. Горячий он...

- А ты больше господу молись, княгиня. Пошто из Крестовой палаты убежала. Бог-то страсть не любит на полуслове молитву прерывать. Пойдем-ка, матушка, в терем.

- Не могу. К нему хочу, в поле. Нелегко там моему соколу.

- Крепись, матушка. Перестань слезами исходить. Не един наш государь с нехристями бьется, - строго вымолвила старуха.

- Извелась душа моя, мамка. Пойду в стан, пожалуй, о князе спытаю.

- И полно тебе, матушка, - сердито стукнула клюкой Секлетея. - Мыслимо ли дело женам по рати бегать. Да и не впустят тебя туда. Идем, княгиня, в моленную...

На Ивановской колокольне стояли подьячие Разбойного приказа Силантий Карпыч и торговый сиделец Федотка Сажин.

- Отведи беду, осподи. Не дай товару пропасть. Два обоза у мя в Гостином дворе33, - поминутно крестясь, бормотал торговый сиделец.

- За добро трясешься, Федотка, - поглаживая окладистую бороду, промолвил Силантий Карпыч.

- В обозах товару немало, мил человек. На сотню рублев барыш выгорит.

- А как же Русь, Федотка? - подковырнул торговца подьячий.

- А товару да алтыну все едино, Карпыч, - хоть Москва, хоть Бахчисарай. Лишь бы выгодно дельце справить, - высказал Сажин.

- Без бога живешь, Федотка, - покачал головой Силантий Карпыч и, вглядевшись в ратное поле, вдруг испуганно добавил, - одначе татары стрельцов наших прижали. Бегут к лагерю пищальники. Ох ты, осподи.

Подьячий толкнул в спину стоявшего вблизи него холопа, закричал:

- Поспешай, Егорка. Грузи рухлядь на подводы. Да мотри не оброни чего.

- Пожалуй, и я побегу, Карпыч. Не обокрали бы обоз мой воровские людишки, - засуетился торговый сиделец.

- И то верно. Лиходеев нонче много на Москве развелось, - поддержал Федотку подьячий и также шагнул к выходу.

Старый кремлевский звонарь, слышавший их разговор, покачал им вслед седовласой головой, мрачно сплюнул и, тут же забыв про обоих, устремил свой взор на ратное поле.

Битва продолжалась до вечерних сумерек. И та и другая сторона ежечасно продолжали подкреплять свои рати...

Тяжелее приходилось пешим стрельцам - пищальникам. Конные татары на своих быстрых лошадях часто прорывались через их плотный строй. И в этой свалке уже нельзя было стрелять из самопалов и ручных пищалей: пулями и картечью можно поразить своих. Отбивались от татар саблями, пятились назад и несли большой урон.

И тогда в помощь пищальникам воевода Федор Мстиславский послал до двух тысяч посадских ополченцев, давно рвавшихся в бой.

Слобожане с громогласными криками ринулись на татар:

- Круши басурман, посадские!

- Вперед, Москва!

- За землю русскую!

Ремесленные тяглецы встретили иноверцев ударами тяжелых дубин и топоров, палиц, сулиц и кистеней. Многие ловко орудовали длинными баграми и острыми рогатинами.

Татары дрогнули, усыпая поле трупами.

Караульный стрелец с Варварских ворот Давыд Одинец, потрясая бердышом, весело воскликнул:

- Удирают басурмане, братцы-ы! А навались!

На бегу, подняв с земли окровавленный багор, Одинец зацепил им татарина, стащил с коня, а затем полоснул по нему саблей.

- Получай свою дань, поганый!

Семен Одинец взмахнул на басурманского коня и погнался за отхлынувшими монголами. Настиг одного джигита и свалил его саблей наземь. Помчался за другим. Но татарин вдруг на полном скаку остановил коня, натянул свой большой лук. Длинная стрела пронзила стрельцу насквозь горло. Семен Одинец свалился на землю, а испуганный степной конь, освободившись от отважного наездника, развевая черной косматой гривой, сминая копытами раненых, стремглав понесся к своему стану.

Среди русских вершников храбро рубились с погаными рязанцы - Истома Пашков, Прокофий Ляпунов и Григорий Самбулов. Подбадривая друг друга воинственными криками, молодые дворяне разили мечами вертких и смуглых улусников.

Кряжистый Прокофий Ляпунов сражался сразу двумя мечами и при каждом ударе восклицал:

- Москва бьет с носка, мать вашу!..

Ему вторил высокий широкоплечий Истома Пашков:

- Помни Рязань, плосконосые!

А Григорий Самбулов, тряся кучерявой цыганской бородкой, опуская меч на татар по-разбойному, словно филин ухал:

- У-ух! У-ух!

Глава 68

АЙ ДА АФОНЯ!

Не усидел в дощатом городке и Афоня Шмоток. Истово перекрестившись на золотые маковки Данилова монастыря, бобыль с пистолем за кушаком и обнаженной саблей один выскочил из ратного стана и шустро побежал к сражавшимся воинам.

И вид Афанасия в долгополом нараспашку кафтане и сдвинутом набекрень войлочном колпаке был настолько нелеп для ратоборца, что вызвал дружный хохот среди стоявших в лагере воинов. Глядя на тщедушную, с жидкой козлиной бороденкой фигуру, ратники кричали вслед: