Кирилл Королев - Поиски национальной идентичности в советской и постсоветской массовой культуре

При этом для отечественной рецептивной парадигмы характерна определенная символическая иерархия: «наша» литература, классическая и массовая, в целом противопоставляется «не нашей», зарубежной, а внутри последней дополнительно вычленяются, как упоминалось выше, различные национальные формулы, которые, в свою очередь, обретают сугубо российских конкурентов и оппонентов. Эта символическая иерархия без труда прослеживается на примере трех наиболее популярных у читателей жанров массовой литературы – детектива, любовного романа и фантастики.

Первоначально каждый из этих жанров имел зарубежный «облик», то есть существовал в форме переводов художественных произведений с иностранных языков; затем – здесь я опираюсь на собственный издательский опыт (со второй половины 1980-х по 2010 год) – в читательской среде сформировался спрос на тексты о «наших людях», помещенных в сюжетный контекст массовой литературы, а далее началась эстетическая дифференциация жанров по темам и авторам, сопровождавшаяся возникновением уникальных (отсутствующих или не получивших широкого распространения в иных литературных традициях массовой беллетристики) национальных формул, к числу которых относится и славянское фэнтези. (Для фантастики, кроме того, можно выделить дополнительный уровень символической иерархии: российская – зарубежная, англо-американская – остальная зарубежная, наконец сугубо российская. Вдобавок имеется и оппозиция «российская – советская», чего не наблюдается в других жанрах массовой литературы; единственный жанр, который составляет конкуренцию фантастике по наличию советской «родословной», – исторический роман 99 99 О советском историческом романе см.: Кожинов В. В . Статьи о современной литературе. М.: Современник, 1982; Петров С. М . Русский советский исторический роман. М. Современник, 1980; Филатова А. И . Советский исторический роман. Итоги его изучения и перспективы. Обзор литературы за 1950-70-е годы. //Русская литература. 1973. №1. С. 187—202; Добренко Е . Соцреализм в поисках «исторического прошлого» // Вопросы литературы. 1997. №1. С. 26—57. , но в этом поле налицо прямая преемственность моделей, сюжетов и художественных приемов, тогда как современная российская фантастика может считаться преемственницей советской почти исключительно хронологически, но не качественно – поскольку она использует преимущественно модели и приемы фантастики «в целом», которыми, по идеологическим соображениям, не могла оперировать в советский период.)

Как представляется, появление и развитие этих формул в отечественной литературе стало отражением поисков идентичности в современном российском социуме. Дезинтеграционные процессы, которые в публицистике и академических исследованиях принято обозначать как «распад / развал СССР», привели к краху социалистической государственной идеологии: былая идентичность советского «воображаемого сообщества» (Б. Андерсон) оказалась разрушенной, возник мировоззренческий вакуум, в котором растворился и официальный патриотизм 100 100 «Дешевый казенный патриотизм» – по определению А. Н. Стругацкого. См.: Стругацкий Б. Н . Комментарии к пройденному. СПб.: Амфора, 2003. С. 37. О советском патриотизме см.: Тишков В. А . Этничность, национализм и государство в посткоммунистическом обществе. // Вопросы социологии. 1993. №12. С. 3—38; Ачкасов В. А . Россия: поиск национальной идентичности // Вестник СПб. ун-та. Сер. 6. СПб., 1998. Вып. 2. С. 31—36; Chulos C. J ., Piirainen T ., eds. The Fall of an Empire, the Birth of a Nation. Helsinki: Ashgate, 2000. , и массовый патриотический / националистический дискурс: конструкты «советский» и «русский» фактически утратили означаемое – во всяком случае, лишились для коллективного знания символической ценности. (Вероятно, стоит указать, что и в советское время идентичность не была единой – в коллективном знании советских людей уживались любовь к родной стране и негативное отношение к «этому государству» 101 101 Попова О. В . Особенности политической идентичности в России и странах Европы // Политические исследования. 2009. №1. С. 17—20. ; любопытно, что подобное раздвоение социокультурной идентичности наблюдается и сегодня.) В известном смысле можно сказать, что произошло «обнуление» массового патриотизма; патриотический контекст на уровне массовой культуры был замещен контекстом глобалистским, прежде всего – в его англо-американском варианте: интенсивное заимствование английских лексических единиц русским языком, пропаганда, явная и скрытая, западных масс-культурных идеологем и ценностей, американское кино, американская и английская поп- и рок-музыка 102 102 Музыкальная «интервенция» началась несколько ранее, в конце 1970-х гг., с распространением среди населения СССР сначала катушечных, а затем и кассетных магнитофонов и появлением в крупных городах многочисленных «студий звукозаписи», продававших кассеты с музыкальными записями, что позволило массово, пусть и не вполне легально, тиражировать популярную зарубежную музыку. Приблизительно этими же годами датируется «джинсомания» в СССР, тоже пример проникновения западной массовой культуры через «железный занавес». См.: Федулов А. Н . Неофициальная культура в СССР во второй половине 60-х – 80-х годах XX века. Элиста, 2010; Самушенок Д. В . Роль неофициальной музыкально-песенной культуры в формировании социально-политических ориентаций советской молодежи 1960-х-1980-х годов. Тверь, 2004; Sullivan J . Jeans: A Cultural History of an American Icon. New York: Penguin Putnam, 2007.