О. Большакова - История России в гендерном измерении. Современная зарубежная историография

Считается, что принцип дифференциации и отмежевания лежит в основе определения любой идентичности – социальной, культурной, национальной, гендерной. И на индивидуальном, и на коллективном уровне «свое» не мыслится без «чужого», идентичность не строится без оглядки на «другого». Причем «чужое», наделяемое как отрицательными, так и притягательными чертами, служит для стабилизации «своего» (12, с. 498–499).

Изучение гендерной истории России в своем развитии прошло те же стадии, что и гендерные исследования в целом, однако зачастую с небольшим отставанием. В пору расцвета социальной истории и феминизма русисты также начали интересоваться проблемами изучения женщин. В центре внимания левых радикалов и феминистов находились тогда такие вопросы, как угнетение женщины, сущность и истоки патриархальной власти, особенности женского мировоззрения и становления личности, борьба женщин за свои права. Как и их коллеги по историческому цеху, западные русисты стремились писать «her-story» («ее историю») в противоположность старой «his(s)tory» («его истории»).

В 1970–1980-е годы вышло много работ, посвященных русским женщинам, главным образом представительницам интеллигенции и революционеркам, а также истории феминизма 2 2 Bergman J . Vera Zasulich. – Stanford, 1983; Clements B . Bolshevik feminist: The life of Alexandra Kollontai. – Bloomington, 1979; Edmondson L.H . The feminist movement in Russia, 1900–1917. – Stanford, 1984; Engel B.A. Mothers and daughters: Women of the intelligentsia in nineteenth century Russia. – Cambridge, 1983; Five sisters: Women against the tsar / Ed. by Engel B., Rosenthal C. – N.Y., 1975; Farnsworth B . Alexandra Kollontai: Socialism, feminism, and the Bolshevik revolution. – Stanford, 1980; McNeal R. Bride of the revolution. – Ann Arbor, 1972; Porter C . Fathers and daughters: Russian women in revolution. – L., 1975; Stites R . The women’s liberation movement in Russia: Feminism, nihilism and bolshevism, 1860–1930. – Princeton, 1978. Подробнее см. библиографию в книге Н.Л. Пушкаревой (7). . Однако уже тогда наметились и другие направления, получившие более широкое распространение позднее 3 3 The family in imperial Russia: New lines of historical research / Ed. by Ransel D. – Urbana, 1978; Women in Russia / Ed. by Atkinson D., Dallin A., Lapidus G. – Stanford, 1977. . Труды социальных историков опирались в основном на источники личного происхождения – дневники, мемуары, переписку, а также на делопроизводственную документацию.

К концу 80-х годов круг проблем значительно расширился, что нашло свое отражение в материалах представительной конференции «История женщин Российской империи» (Огайо, 1988), в которой приняли участие специалисты из Великобритании, США, СССР, Германии, Австралии 4 4 Russia’s women: Accommodation, resistance, transformation / Ed. by Clements B.E., Engel B.A., Worobec C.D. – Berkeley, 1991. . Западные историки обратились к изучению женщин низших классов. По выражению Барбары Энгель, они предприняли «хождение в народ», сопряженное со многими трудностями, – в первую очередь, c отсутствием адекватных личных источников, не говоря уже о тех социальных, культурных и психологических барьерах, которые сильно затрудняли проникновение в мир традиционной культуры и понимание мировоззрения крестьянок и работниц (42, с. 5).

Как и другие отрасли социальной женской истории, русистика изучала трудовую деятельность женщин, и здесь одной из первых стала серьезная монография Розы Гликман о фабричных работницах 5 5 Glickman R. The Russian factory woman: Workplace and society, 1880–1914. – Berkeley, 1984. . Однако особое внимание уделялось исследованию крестьянок пореформенного времени, их повседневной жизни, правового положения в семье и обществе, культуры и мировоззрения 6 6 Engel B.A. Between the fields and the city: Women, work, and family in Russia, 1861–1914. – Cambridge, 1994; Russian peasant women / Ed. by Farnsworth B., Viola L. – N.Y., 1992; Worobec C. Peasant Russia: Family and community in the post-emancipation period. – Princeton, 1991 и др. . По-прежнему главной темой оставалось угнетение женщин, их дискриминация по половому признаку, однако общая тягостная картина обогатилась новыми, более позитивными штрихами. Оказалось, что «забитые крестьянки» зачастую выказывали немалую предприимчивость и отнюдь не всегда были пассивными жертвами патриархальной системы: они умели приспосабливаться к ней и использовать ее в своих интересах. Женские историки сумели продемонстрировать значение семьи и гендерного иерархического устройства для поддержания социальной и политической стабильности 7 7 Ransel D. Mothers of misery: Child abandonment in Russia. – Princeton, 1988; Wagner W.G. Marriage, property, and law in late Imperial Russia. – Oxford, 1994. . Заинтересованность государства в поддержке семьи как основы патриархального строя исследовалась ими на примерах таких, казалось бы, далеко отстоящих друг от друга вопросов, как борьба женщин за получение высшего образования и регулирование городской проституции 8 8 Bernstein L. Sonia’s daughters: prostitutes and their regulation in imperial Russia. – Berkeley, 1995; Engelstein L. The keys to happiness: Sex and the search for modernity in fin de siиcle Russia. – Ithaca, 1992; Johanson C. Women’s struggle for higher education in Russia, 1856–1900. – Kingston, 1987. .