Сергей Бабурин - Страж нации. От расстрела парламента – до невооруженного восстания РГТЭУ

Но именно за это предательство идеалов на 400-летие города Тары, в 1994 году, группа тарских фронтовиков направила своему земляку М.А. Ульянову письмо, порекомендовав ему не приезжать на юбилей. М. Ульянов сослался на гастроли и ограничился поздравительной телеграммой.

Много позже 1990 года Василий Семенович Лановой просил меня не принимать близко к сердцу слова своего старинного друга, не обращать внимания на те заявления Михаила Ульянова. Что я должен, мол, понимать, что артисты есть артисты, они всегда обслуживают власть. На что пришлось возразить:

— Вот Вы, Василий Семенович, Вы ведь не стали себя так вести, когда Советский Союз рушился. Вы ведь не отреклись от Павки Корчагина или Ивана Вараввы, не тронули те святые идеалы, которые отстаивали, с которыми жили всю свою жизнь.

Конечно, судить о жизни могу лишь как человек из русской провинции. Живя в Омском Прииртышье, я не соприкасался с теми делами, что творились в верхах. В отличие от М.А. Ульянова, который не просто был делегатом всех последних съездов КПСС, а входил в высшее партийное руководство, бессменно оставаясь членом Центральной ревизионной комиссии КПСС, я никогда не занимал никаких партийных номенклатурных должностей в советское время. Деканом юридического факультета я стал только в конце 1988 года, да и, согласитесь, это отнюдь не номенклатурная, а выборная должность. Я видел, как в нашем маленьком городе Таре работали мои родители, работали другие люди, их ровесники. Они всегда работали добросовестно, в том числе коммунисты.

Да, были разнарядки. Допустим, в наш небольшой город пришли первые машины «Жигули», которые стали выпускать в СССР в Тольятти. Все они распределены были именно по разнарядке, среди передовиков производства. Более того, например, в коллективе врачей, где работала моя мать, стали обсуждать: кому предоставить право купить эту машину. Обсуждали публично. И так получилось, что машину предложили купить ей. Однако денег таких у нас не было. Но в течение короткого времени родителям удалось взять нужную сумму взаймы у друзей, у знакомых. Четыре тысячи рублей были взяты взаймы, тысяча была своя на сберкнижках. Машина стоила, по-моему, пять пятьсот. И, чтобы возвращать долги, родители купили корову, чтобы есть-пить свое молоко, сбивать свое масло. И мало того, что стали работать на две ставки, свели к минимуму все расходы. Мы завели свиней, завели кур, чтобы себя обеспечивать питанием, не тратя денег. Стали серьезно заниматься приусадебным хозяйством. И так делали тысячи и тысячи людей.

До сих пор жалею, что эта машина пробыла у нас не очень долго, до тех пор, пока отец не попал на ней в аварию — к счастью, никто не пострадал. В машине, помимо моей мамы, ехали еще две моих тетушки. По гололеду машина перевернулась и встала на бок, но все благополучно из нее выбрались. Однако после того отец заявил:

— Нет, больше я на нее не сяду.

В результате по той же цене, по которой купил, он ее и продал. Хотя многие говорили:

— Ты что делаешь? Возьми 2–3 тысячи сверх того.

Но это было не в традициях нашей семьи. Фактически родители продали машину даже с убытком, ибо заплатили сами еще и налог с продажи.

Наши учителя, особенно поколение фронтовиков, были носителями очень высокой нравственности. Нравственности в человеческих отношениях, нравственности отношения человека к своим обязанностям перед обществом и перед другими людьми. Может быть, поэтому я привык с детства, во-первых, здороваться со встречным человеком, даже если ты его не знаешь, и быть вежливыми не только со старшими людьми, но и вообще с другими людьми. Может быть, потому что нас с детства учили: честь надо беречь смолоду, как одежду снову.

Именно поэтому дети с искренним желанием вступали в пионеры, чтобы по пионерским канонам, сообща оказывать помощь ветеранам, пенсионерам — поколоть им дрова, принести воды из колодца, делать многие другие дела, чем мы и занимались. А когда пришло время, с тем же искренним желанием вступали в комсомол — для того чтобы организовывать жизнь своих молодежных коллективов, своего класса, своей школы с интересом для себя и пользой для окружающих. И до сих пор я вспоминаю эти ранние комсомольские годы с теплом, а своих одноклассников — с любовью.

Хочу вернуться к периоду своего студенчества.

У нас в Сибири действительно очень многое было по-другому, не так, как в Москве, Ленинграде или Киеве. И, в том числе, другой была общественная атмосфера. У нас, к примеру, не было движения диссидентов. Мы только обрывочно узнавали, что кто-то где-то там выступил… Среди моих знакомых практически не было людей, которые слушали какие-то «голоса» из-за рубежа. Это не было ни модно, ни интереса какого-то не вызывало. Да и времени на такие вещи не было. Потому что мы жили веселой, насыщенной жизнью. Мы действительно ЖИЛИ, а не существовали. И поэтому, когда началась ПЕРЕСТРОЙКА, её восприняли с энтузиазмом, как новый, но закономерный этап жизни. Советской жизни.