Эдвард Павлович - Воспоминания изгнанника (из Литвы в Россию – XIX век)

Исчезала сельская простота дворов, сердечные отношения, может и невысокие, но за то искренние. Стали ценится новые вещи, сельскохозяйственная техника, меблировка дома, экипажи. С энтузиазмом, достойным другого применения, строились новые дома, удобные и красивые, подобно английским или итальянским виллам. С болью можно было видеть, как погибали старые дубы и липы в аллеях под топором новомодных садовников и декораторов, превращающих старые сады в английские парки. Однако никто этим новациям противостоять не смел, так как это было модно, так было у графа Х или князя Y. и тд. Словом начиналась эпоха комфорта, шика и роскоши, которая целиком изменила лицо общества и, самое худшее, что способствовала появлению нового поколения «господ».

Не ошибусь, если скажу, что появление этого паразитического сословия было присуще и Литве и Польше.

Пробудившееся от духовного сна событиями восстания, общество, лишенное публичной жизни и развития, но не утратившее свои прежние помыслы, направляло свою энергию и силы на мелкие цели в пределах узкого круга своих соотечественников. Польша приобщалась к великосветским обычаям и чужеземным новациям.

Особенно в этом направлении старались женщины. Они раздавали какие-то дипломы, поощряли отряды своих многочисленных поклонников к рыцарскому поведению. Не настаиваю, что это была всеобщая болезнь, однако ее влияние на молодежь грозило сыграть свою отрицательную роль на судьбу края.

Чувства собственного достоинства, любование прекрасным, возвышенным, широта взглядов, уважение общественного мнения не были в этом новом кодексе общественных правил на первом месте. «Взгляды прабабушек были уже покрыты прахом, а сладкий и сердечный голос Гофмана еще не достиг сердец, открытых лишь салонным церемониям. Преодолеть это, разбудить от летаргии мог только истинно сильный голос, который вскоре потряс эту косность и тронул сердца»..

Прежде чем это произошло, прежде чем общество в своей большей части вернулось на старый путь, протрезвело наконец, еще долго оно находилось в плену болезненной сентиментальности, какой-то кошмар навис над ним.

«Со времен политического поражения наша земля пошла по пути мрака и печали. Мы оторвались от реальности, которая стала для нас общей бедой.

Замученные и ободранные, потерявшие прежний блеск и изобилие, мы оставили в прошлом завоеванные знамена и блестящее золотом рыцарское оружие, оставив себе только воспоминания о тех ясных днях среди бури, райских дней.

Не принимая сегодняшнего дня, видя перед собой лишь мглу в неясном будущем, жили мы только надеждами. что придет свет, как ждет землю за горизонтом потрепанный бурей моряк.

В этом болезненном ожидании рождались на земле польской поэтические и потерянные натуры, неспокойные души, Икары летящие к солнцу и гибнущие в море забытья.

Моральная смерть той болезненной поэзии была одной из Божьих кар, низринутой на нас с неба.

Славная некогда своим мужеством, наша земля порождала бледные тени, слабые сердца, отравляла тоской, отрывала нас от действительности, от обязанностей, лишала сил, разрушала традиции, словом уничтожала все то, что могло и должно было стать смыслом существования.

Эти «лунатики» не могли стать ничем иным, так как не имели Божьего дара, чтобы стать простыми и порядочными людьми. Их больная поэзия предлагала им любить и умирать от любви, чтобы потом сделать несчастными их жен, толкала к поискам славы, чтобы отказаться от нее при первом поражении, идти к людям, но не любить их, а постоянно роптать на судьбу.

Счастливы они были бы, если бы встретили смерть на поле битвы, прежде чем стали бы тяжелым грузом для общества» (I.Szujski).

Все же хочу еще добавить, что в то же самое время создавались среди молодежи, преимущественно обеспеченной, кружки и партии. не впадающие в сентиментализм, которые ставили себе другие задачи, как это было в Украине и Подоле, так называемые партии «балагулов». Измученные условностями среды, они давали волю своему темпераменту, мужской знергии, традициям потомков великого рыцарского прошлого. Однако дело не шло дальше ярмарочных потасовок и азартной карточной игры, которая пустила на ветер не одно отцовское состояние, когда гордость народа. Адам Мицкевич закладывал отцовские часы в Париже, чтобы оплатить его лечение…

В Литве здравый инстинкт народа отверг с самого начала подобные новшества.

Дух вседозволенности, выпущенный на свободу, блуждал химерами по фантазиям молодежи, бросая ее то в одну, то в другую сторону. Модные дамы зачитывались романами разных Бальзаков, Жюль Жанов, Дюма и Жорж Сандов, разогревались сценами парижских будуаров, перенося на родную ниву французские сентименты. Они рыдали над долей негров в Америке, начитавшись романов Бичер Стоун, не задумываясь над тем, что происходить в крестьянских избах у себя дома. Музыка и танцы, овеянные сентиментализмом, были кульминацией их образования. Отсюда произошли, неизвестные прежде в шляхетских семьях, дамы легкого поведения, утратившие цели, соответствующие своему положению в обществе, утомленные «прозой ежедневной жизни», гоняющиеся за идеалами болезненного воображения. Они искали развлечений, нарушая правила будуаров, не всегда считаясь с устоями и святостью семейного очага. Одним словом, происходило так, что кто-то заметил, «насколько больше стало у нас салонных дам, на столько уменьшилось число хороших хозяюшек и добропорядочных матерей».