Бэзил Гарт: История Первой мировой войны

В моей трактовке тех или иных моментов мне важнее было дать материал для правильной оценки, нежели беспокоиться о сохранении репутации отдельных лиц, чтобы дать им возможность и в будущем, устроить бессмысленную бойню. Вооружась перспективой истории, я не могу расценивать репутации этих личностей выше судеб целого народа или одного из его поколений.

С другой стороны, я также не горю желанием клеймить ошибки отдельных лиц ради создания публичного эффекта, или же приписывать этим лицам все те ошибки и безумства, которые на деле были массовыми и всеобщими.

Настоящей задачей историка является систематизация опыта, постановка диагноза на основании этого опыта и предостережение будущих поколений — но никак не составление универсальных лекарств. Конечно, историк окажется беспочвенным оптимистом, если будет думать, что грядущие поколения внимут его предостережениям. Но история, по крайней мере, может дать урок хотя бы самому историку.

Название этой книги, имеющее двоякий смысл, требует краткого пояснения. Некоторые могут сказать, что война, изображенная здесь, не является «подлинной» войной, и «настоящую» правду войны следует искать в исковерканных телах и в надломленной психике отдельных людей. Я совершенно не собираюсь игнорировать или оспаривать эту верную, но однобокую точку зрения. Но для любого, кто пытается, как и я, смотреть на эту войну в контексте общей истории человечества, эта точка зрения не так важна. Война затронула судьбы миллионов людей, но корни этих судеб теряются в весьма далеком прошлом. Поэтому крайне необходимо оценивать войну с определенного расстояния, отделяя главные ее нити от клубка человеческих несчастий и страданий — от личных переживаний участников войны.

Попытка сделать это тем более желательна, что нахлынувшая на нас за последнее время литература о войне не просто индивидуалистична — она фиксирует внимание только на мыслях и чувствах некоторых отдельных пешек войны. Да, война велась и решалась скорее разумом и волей отдельных индивидуумов, чем столкновением физических сил. Но это происходило в кабинетах и в военных штабах, а не в пехотных окопах или в уединении разоренных войной домов.

Другой — и более важный — смысл названия заключается в том, что уже настало время, когда можно писать «истинную» историю войны. Правительства с беспримерной филантропией открыли публике свои архивы, а государственные мужи и генералы — свои сердца. Можно смело оказать, что в настоящее время большинство свидетельств о войне или уже опубликовано, или доступно для исследователя. Но эти свидетельства пока еще недостаточно проанализированы.

Вал документов, дневников и мемуаров о войне хорош еще и в том отношении, что все появившиеся данные стало возможно проверить по личным показаниям тех, кто участвовал в ключевых событиях войны и принимает участие в обсуждении военного опыта. Еще несколько лет — и было бы уже слишком поздно. В подобной перекрестной проверке для историка заключается отличная возможность установить истину.

Чем в большей мере историк является свидетелем описываемых им событий или чем ближе он соприкасался с участниками этих событий, тем сильнее он приходит к убеждению, что история, основанная исключительно на официальных документах, является чрезвычайно поверхностной. Однако точно так же история может становиться и жертвой рукотворной мифологии.

Пятьдесят лет ушло на подготовку Европы к взрыву — и пяти дней оказалось достаточным, чтобы взорвать ее. Изучение того, как заготавливались подрывные средства, явившиеся основной причиной конфликта, лежит за пределами целей и содержания краткой истории Мировой войны. Иначе нам пришлось бы подробно углубиться в анализ влияния Пруссии на создание германского государства, в политические концепции Бисмарка, философские тенденции Германии и ее экономическое положение, то есть в совокупность факторов, превративших естественное стремление Германии к коммерческим целям в погоню за мировым господством. Нам пришлось бы также проанализировать тот пережиток средневековья, каким являлась Австро-Венгрия, понять ее сложную национальную проблему, искусственность ее правящих учреждений и то безграничное тщеславие, которое в своем безумии пыталось отсрочить неизбежный конец.

Нам пришлось бы исследовать необычную смесь самомнения и идеализма, руководивших политикой России и возбуждавших опасения за границей, главным образом среди ее германских соседей — смесь, которая, быть может, являлась наиболее смертоносной составной частью той мешанины, что привела к итоговому взрыву. Нам пришлось бы уяснить себе постоянную тревогу Франции, вызванную непрерывным давлением, которому она подвергалась с 1870 года, изучить возрождение доверия, которое помогло ей противостоять дальнейшим оскорблениям, но в глубине души затаить тяжкую обиду за раны, нанесенные Германией ее телу хирургическим отсечением Эльзас-Лотарингии.