Михаил Тихомиров - Труды по истории Москвы

Так, Уложение не только не приняло во внимание интересы наиболее многочисленного слоя населения России XVII в. – крестьян, но даже ухудшило его положение, окончательно оформив крепостное право путем отмены «урочных лет». В 11 главе («суд о крестьянех») подробно рассматриваются случаи бегства крестьян и делается общее постановление о возвращении их помещикам: «а отдавати беглых крестьян и бобылей из бегов по писцовым книгам всяких чинов людем без урочных лет» (статья 2). Так было положено юридическое обоснование крестьянской крепости, что означало в то же время победу дворянства, оказавшего помощь царской власти в «бунташное время».

Соборное уложение 1649 г. и в других своих главах отразило в первую очередь интересы победившего дворянства. Так, в обширной 16 главе («о поместных землях») рассматриваются самые разнообразные случаи передачи поместий из рук в руки. Уже первые статьи этой главы устанавливают право помещиков обмениваться поместьями, подавая об этом челобитные в Поместный приказ. Этого права дворянство уже давно добивалось, создавая тем самым предпосылки к тому, чтобы поместье сделалось в конце концов наследственным владением служилого дворянства, а не обеспечивалось обязательной службой в поместном войске.

В какой—то мере в Уложении нашли свое отражение, но в значительно меньшей степени, интересы посадской общины. «Белые слободы», пользовавшиеся особыми правами, были отписаны на государя, а также уничтожено право посадских людей делаться «закладчиками», выходя из посадской общины и становясь в зависимость от феодалов. Но как эти, так и другие статьи Уложения, как правильно отмечает Н. Л. Рубинштейн, «были полностью использованы в своих интересах частью посадских верхов, за которой они фактически закрепляли экономическую и финансовую монополию». [966]

Соборное уложение 1649 г. утвердило в России основные законы, сочетавшие самодержавную власть царей с фактическим классовым господством дворянства. И это объясняет необыкновенную живучесть Уложения, остававшегося основным законом России вплоть до первой половины XIX в., когда только рост капиталистических отношений заставит самодержавие отказаться от кодекса законов 1649 г.

Мой курс посвящен документальным источникам XVII в.

Как известно, письменные документы делятся на две основные группы – повествовательные источники и акты.

Не приходится доказывать значение повествовательной литературы, к которой относятся летописи, хронографы, сказания, жития святых, записки и т. д. На этих видах источников держится описание громадного количества фактов, происходивших в России XVII в. В основном это тот материал, который рассказывает о политических событиях, о том, что и позволяет нам составить политическую историю.

Но если присмотреться к повествовательным источникам, то сейчас же можно заметить некоторые их особенности, которые необходимо учитывать каждому историку.

Как правило, повествовательные источники отдалены во времени от описываемых в них фактов. Даже сказания, ставившие своей задачей рассказ о тех или иных фактах своего времени, все—таки отдалены каким—то промежутком времени от описываемых в них событий.

А между тем, даже короткое время, отделяющее сказание от описываемых в нем фактов, создает условия для того, чтобы описываемые факты отчасти были переиначены, отчасти искажены.

Мы встречаемся постоянно с одним и тем же явлением, когда два или три свидетеля рассказывают об одних и тех же событиях как очевидцы, но по—разному.

Отсюда понятны пестрота и своеобразие повествовательных источников.

В них мы встречаем то рассказ, допустим, о патриархе Филарете, в котором восхваляются его действия, то рассказ, где те же самые действия рассматриваются критически и даже осуждаются.

Здесь мы встречаемся со второй особенностью всякой повествовательной литературы, – с тем, что эта повествовательная литература субъективна. Она передает факты и дает объяснение этих фактов всегда с какой—то субъективной точки зрения. Это отношение к фактам неизбежно, как бы автор ни хотел быть беспристрастным, а очень часто автор даже не желал быть беспристрастным или не мог быть таковым.

При этих условиях мы всегда, отводя почетное место повествовательной или, как принято теперь называть, нарративной литературе (от слова «narrare» – «рассказывать»), придавая этой литературе громадное значение, все—таки должны говорить о некоторой ее субъективности.