Лев Славин - Ударивший в колокол

Успех у читающей публики — поразительный. Но что замечательно, роман, несмотря на свой почти полутора-столетний возраст, совсем не устарел. И сегодня, читая его, впитываешь с наслаждением этот блеск ума и таланта. Восклицаешь: «Ах, вот что это было за время!» Как всякое подлинное произведение искусства, «Кто виноват?» — концентрат своего времени. Если каждый настоящий писатель — либо защитник, либо обвинитель, то Герцен — судья. Это, между прочим, сразу подметил Белинский:

«Он изображает с поразительною верностию сцену действительности для того только, чтобы сказать о ней свое слово, произвести суд».

Не обошлось, как это частенько бывало в российской литературе, без доноса. Булгарин не был бы платным литературным доносчиком, если бы не написал в секретной докладной записке в III отделение:

«Тут изображен отставной русский генерал величайшим скотом, невеждою и развратником… Дворяне изображены подлецами и скотами…» И на доносе — резолюция Дубельта: «…я нахожу всю повесть предосудительною…» Можно ли считать образ Бельтова автопортретом, как это думают некоторые? Конечно нет! Бездеятельный, без главного интереса в жизни, «лишний человек», «умная ненужность», Бельтов попросту противоположен кипучему, целеустремленному Герцену. Скорее тут есть черты некоторых его друзей — больше всего Сазонова, отчасти Боткина, даже Бакунина с их «деятельною ленью», как писал Герцен Огареву, «отсутствием всякого практического смысла в жизни», с их «многосторонним бездействием». Это их имел в виду Герцен, когда писал Огареву, что образ жизни Бельтова, да и Круциферского напоминает ему «биографии всех знакомых», и прибавлял: «Да и наши несколько». Это уже был камешек в огород Огарева. Но конечно, когда Герцен характеризует Бельтова как одаренного «смелым и резким мышлением», то в этом случае он пишет о себе.

В Москве все женятся.

Владимирская ссылка несравненно легче. Москва под боком. Губернатор снисходителен к Герцену, смотрит сквозь пальцы на его тайные отлучки в Москву. Это настраивает Герцена на радостный лад, и, озирая из своего окна город, он начинает находить «что-то тихое, кроткое в его чертах, осыпанных вишнями». Все три поездки в Москву — весенние, тридцать восьмого года: 2 марта, 16 апреля, 8 мая. Все три к Наташе. Но этим прелестным русским именем никто ее не называл в чопорном доме княгини Хованской на аристократической Поварской улице. Она была Натали [6] Об этом офранцуженном имени Герцен сам пишет: «Я очень знаю, сколько аффектации в французском переводе имен, но как быть? Имя — дело традиционное, как же его менять?» Поэтому и автору придется применить имя Натали, изредка только сбиваясь на Наташу, что ему гораздо милее. А свидания были, конечно, тайные.

Герцен все проверял себя. Он боялся пылкости своей натуры. Любовный эпизод с Прасковьей Медведевой насторожил его, даже испугал. А вдруг любовь, которую он испытывает к Натали, — тоже прихоть темперамента, способного увлечься до самозабвения и быстро остыть?

Еще так недавно он звал ее «сестра». А теперь он жаждет назвать ее «жена».

Натали в это время писала ему из Москвы. Между ними была оживленная переписка, тоже тайная, потому что княгиня Хованская терпеть не могла своего строптивого племянника Сашу Герцена, человека без религии и правил, к тому же ссыльного, да еще бастарда — никак не партия для ее приемной дочери. Кроме того, самая тайна всегда имела в себе нечто привлекательное для Натали. Это так романтично!

«Твой образ, — писала она ему, — сияет надо мной, за меня нечего бояться…»

Это звучит не столько сердечно, сколько восторженно. Быть может, Натали чувствовала сильнее и глубже, чем Саша. Натуре ее был свойствен некоторый переизбыток чувств, доходящий в своем крайнем выражении до экзальтации. Она называла в переписке с Герценом себя и его «Натаксандр», слив воедино оба имени, что должно было идеальное, по ее мнению, слияние, полную нераздельность двух существ.

Увидев, что влечение их друг к другу непреодолимо, княгиня Хованская решила как можно быстрее окрутить Натали, выдав ее замуж за достойного, с ее точки зрения, человека.

Скоро усилиями свахи и привлеченный запахом стотысячного приданого нашелся соответствующий полковник вполне пристойной наружности, а что касается возраста, то для мужчины это не имеет решающего значения. Натали до того выразительно проявила свое отвращение к полковнику, что он отказался от нее. Не совсем, он потребовал увеличения приданого, так сказать, надбавки за отвращение. Княгиня подкинула еще одну деревеньку. Однако полковник предпочел другую партию, хоть я с меньшим приданым, но без отвращения.