Александр Черенов - Мемуары Люцифера

Alter был в таком восторге, что и не скрывал от меня своих мыслей. «Суетится, мечется из стороны в сторону, кидается из одной крайности в другую» – и всё без толку!»

Почему мне удалось «усыпить бдительность» «соседа»? Ответ – простой: мои шаги напрямую не влияли ни на «твёрдость объекта в вере», ни на возможность поглощать энергию этой веры. И это было настолько очевидно (правильнее, конечно: демонстративно), что не могло не настроить «родственника» на благодушный лад. Он ждал моей промашки – и я постарался не подвести товарища.

Поэтому мои «телодвижения» – точнее, «мыследвижения» – так обрадовали его. Да-да: обрадовали! Я вдруг заметил в нём признаки невиданного ранее психоэмоционального состояния. (Как определил, а!). У «родственника» явно наблюдалось то, что люди называют «подъёмом духа». (Невероятное словосочетание! Дух – не воздух: он – невесом. Зачем его поднимать: он и так – во взвешенном состоянии?! Да и причём, тут, дух?!).

Меня более чем устраивало «благодушие» «соседа». Это позволяло, не встречая сопротивления, работать с человеческим материалом дальше. В заданном направлении. Чтобы перейти от рода к более высокой степени организации первобытного общества, прежде всего, мне следовало обеспечить быстрый рост производительности труда.

Для начала я показал человеку залежи руд металлов и научил его извлекать руды из недр, а металлы – из руд. В результате он смог выбросить скребки и булыжники на палке – и перейти к инструментам из меди. Конечно, это – не шедевр науки и техники (медь, всё-таки – очень мягкий металл), но по сравнению с камнем – грандиозный шаг вперёд.

Сфокусировав внимание человека на перемещении по полю некоего сорняка под названием «перекати-поле», я внушил ему возможность использования нового способа передвижения. Способа, куда более прогрессивного, чем то, что называется «на своих двоих». Я же подсказал – и даже подсунул ему – подходящий материал: дерево.

«Изобретение» колеса привело человека к другому кругу: гончарному. Резко повысилась не только производительность труда, но и качество работ. Стало возможным изготовлять такие предметы, о которых прежде и мысли не возникало. Гончарное дело стало кустарным уже в современном значении этого слова.

Возникла потребность в изготовлении новых орудий труда как череды процессов. А следом – и необходимость «квалифицированной», «профессиональной» работы с ними. Всё это не могло не вызвать разделения труда. Пусть и в форме специализации, как разделения видов труда по предмету. Я внушил человеку мысль о том, что многообразие таких видов пропорционально степени освоения природы человеком и растёт вместе с его развитием. То есть, что это – процесс неизбежный и прогрессивный, на благо всем. Разумеется, не в таких мудрёных «словомыслях»: знал, с кем имею дело.

Хотя, конечно же, я лукавил – чего, уж, тут. Да, более высокая производительность труда и его специализация – это благо для всех, так как позволяет изготовить орудий больше и качественней. В результате и продуктов питания можно заготовить больше, чем прежде.

Всё это так. Но всей правды я не сказал. И не потому, что всё равно бы не поняли: я зрел в перспективу. А перспективой была имущественная дифференциация. И начаться она должна была с простейшего: с образования излишков. Излишков орудий труда, предметов обихода, продуктов питания, которые можно обменять на то, чего не имелось в семье или роде.

Параллельно я «способствовал» тому, чтобы роды объединились во фратрии (братства), те – в племена, а последние – в племенные союзы. Взаимоотношения шагнули за пределы общины, доселе состоявшей из семей, парных или больших. Это уже был результат. Ведь семьи были ячейками воспроизводства, центрами хозяйственной и религиозной деятельности. Во многом – если не во всём – они зависели от общины.

Как сказали бы сегодня, человек вышел на «внешние рынки». Именно я своей деятельностью по развитию экономических отношений способствовал формированию этих «рынков». Человеку, оказавшемуся в новых экономических условиях и осознавшему не только их неизбежность, но и благоприятность, не оставалось ничего иного, как «идти». И «в ногу со временем», и с результатами своих трудов – на «внешний рынок», за пределы рода и общины.

Возник обмен – прелюдия частной собственности. Некоторое время я поддерживал в человеке идею достаточности прямых, натуральных обменов «баш – на баш». Как сказали бы сегодняшние экономисты: «бартера».