Наталья Павлищева - София Палеолог. Первый кинороман о первой русской царице

– То-то и оно! – обрадовался поддержке Олеус. И выложил последний довод: – Тебе в Москву нельзя. Если и одолеет ордынцев великий князь и на следующий год тоже одолеет, то при нем Иван Молодой есть, который супротив тебя и княжичей. Как только во власть войдет, так вам конец. И епископ ростовский Вассиан супротив тебя уж слово веское сказал.

– Какое слово?

– Что бежала, мол, из Москвы, когда никто не гнал, и казну с собой увезла. Теперь если и вернешься, скажут, что догнали и заставили воротиться. Все одно виновата будешь.

– Откуда знаешь? – ахнула София.

– Сказал же, что у меня свои доброхоты есть.

Вот на сей раз он не лгал и глаз не прятал. Значит, правда, значит, ее уже обвинили в бегстве и краже казны. А слово Вассиана крепкое, ему поверят больше, чем ей – Римлянке.

Желваки на лице заходили, так зубы стиснула, сдерживая готовые брызнуть из глаз слезы. Отчаянье брало, справиться не удавалось. Олеус это заметил, во взгляде довольство мелькнуло. Но Софии было все равно, кивнула:

– Иди до утра. Подумаю, куда стопы направить. Только сам ничего не делай и не болтай, не то беду накличешь. – Пока он шустро сворачивал чертеж, снова горестно вздохнула: – Знать, судьба моя такая – без своего угла жить, вечно чужой быть. Детей бы сберечь…

– С таким богатством можно не один дом купить, а целый город, – заискивающе пробормотал Олеус и скользнул в дверь, повинуясь жесту своей хозяйки.

Дверь отворилась и затворилась без скрипа, доброхот исчез, словно его и не было в опочивальне. София беспокойно оглянулась на детей – не проснулись ли, не забеспокоились? Но те сладко спали, утомленные своими детскими играми. Привычно раскинул ручонки в разные стороны Вася, прижалась к сестре Феодосия, словно Елена была ее защитой, мирно посапывал в своем гнездышке из одеял младший Георгий.

Она присела на лавку, надолго задумалась, глядя на розовые ото сна щечки, пухлые губки и темные, вздрагивающие от каких-то своих детских видений реснички. За последние месяцы не раз вот так смотрела, пытаясь понять, чем прогневила Господа, что такую беспокойную долю уготовил. Так ведь не одной ей – и ее детям тоже.

А у кого она спокойная? Все в мире в движении, все в борьбе. Кто-то побеждает, кто-то проигрывает, один на коне, а другой у его стремени.

Эта мысль потянула за собой следующую.

Старший княжич Иван давно назван великим князем вровень с отцом, хотя ему и подчиняется. Он следующий правитель Московии, какой бы та ни была. Думать о победе ордынцев не хотелось, тогда и вовсе беда, потому как жизнь у Студеного моря не жизнь вовсе. Она у теплого моря родилась, снег только здесь увидела, обрекать себя и детей на вечные снега не хотелось.

Олеус прав, если и одержит на сей раз победу государь, то будет следующий год, следующий набег. Орда не остановится, и Литва тоже. Пока что? Пока не загонит их к тому самому Студеному морю либо в рабов не превратит. Так, может, лучше сразу туда бежать?

Нет, все нутро протестовало, не желая холода и снега.

Но не о том задумалась государыня.

Олеус предложил на выбор несколько путей. Хитер, знал, чем брать. С великокняжеской казной ей и впрямь везде рады будут, и дом большой купить у теплого моря можно, а то и целый остров, и жить с детьми спокойно. Но только что будет с самими княжичами, если удастся до этого благого места добраться? Она сама прожила без родины, чужой, что в Риме, что здесь. Ее дети рождены в Москве, в ином месте тоже будут чужими, как бы латынь или греческий ни знали. Они всегда и везде останутся русскими и душой будут рваться на родину, как рвется она сама в Морею, на Корфу, к лазурным волнам теплого моря.

Так спасение ли это – бегство в чужие края? Спасая от возможной гибели, она обречет детей на вечное скитание, даже если у них будут средства, в чем София сомневалась.

Вдруг подумалось, что, увезя казну, останется ли она жива сама? К чему Олеусу беглая княгиня с детьми? Если может убрать Далматова, так и ее сможет.

Вообще, к чему греку Олеусу побег? Он за это время столько мехов набрал, что до конца жизни хватит. София наслышана, как Олеус всех вокруг обирал, намекая, что подарки государыне и ее боярыням делать надо.

Несчастные охотники тащили связки соболей да куниц, надеясь на княжью защиту в будущем. София не спорила, понимая, что ей самой очень пригодятся меха – не носить, но продать, чтобы иметь свои средства.

Великая княгиня не жаловалась, но в действительности жила крайне скудно. Нет, в Москве отказа ни в чем не знала, еда, питье, одежда, украшения – всего было вдоволь, но своих денег не имела. Вдовы, которых поселила на княжьем дворе, получали лишь еду с ее стола да дрова для печей, большим одарить не могла. Милостыню на паперти подавала скудно, экономя каждую копеечку, отчего прослыла скупой.