Виктор Бердинских - Русская деревня. Быт и нравы

Обратим внимание в предыдущем тексте на три момента.

1. Вера народа была настолько сильна, что в Сталина не могли не верить; 2. Он выступал, и его речи совпадали с верой народа (подлинный национальный вождь и учитель); 3. Сталина любили. После Сталина никого не любили. (Вот такое чувственное отношение к вождю и правителю — явление уникальное в русской истории.)

Думается, что для поколения 1920-х годов все эти три момента гораздо более характерны, чем для более ранних и более поздних поколений людей.

Все, что делалось в стране, освящалось его авторитетом. Любое действие человека было обращено к вождю, могло быть проверено на каноничность. Тень вождя накрыла всю огромную державу. Грешниками могли быть все, непогрешимым — только он один. «В нашей школе собрания проводились, особенно когда все эти были троцкисты, зиновьевцы, пятаковцы, много было всевозможных. Нам все говорили: это враги народа, и мы поддерживали, клеймили. Один только Сталин был у нас непогрешим, и все мы его признавали. В него верили, как в Бога, чего бы ни делали — все от имени Сталина».

Сказочное, мифо-поэтическое восприятие революции, социализма, Москвы, руководства страны было характерно для многих крестьян, детей той эпохи. Рассказывает В. А. Ведерникова (1925), учитель: «Наш пионерский отряд 4-го класса в 1937 году вышел победителем в соревновании отрядов школы, и четверых лучших пионеров послали на экскурсию в Москву. В числе самых счастливых оказалась и я. Всего 100 пионеров Кировской области приехали в Москву. Трудно тогда было найти слова, чтобы передать нашу радость и волнение от встречи с Москвой. Мы всем сердцем почувствовали ее красоту и величие. Для нас все было загадочно. Интересно. Сказочно: и станции метро, залитые чудесным светом, и электропоезда, и лестница-чудесница. И разные звери и птицы в зоопарке. Незабываема была тогда встреча в Москве с нашим тогда наркомом просвещения тов. Бубновым. Я сидела почти рядом. Он говорил с нами просто о том, для чего надо хорошо учиться. Его речь была яркой, глубоко запавшей нам в души. Он подарил тогда всем пионерам подарки. С прекрасным настроением мы вернулись из Москвы, вопросов к нам и наших рассказов о виденном было не счесть. Но из моей головы какие-то тревожные мысли не выходили. В 1938 годы вдруг мы узнали от наших учителей, что Бубнов, с которым мы встречались в Кремле, вдруг объявлен врагом народа. Почему? Какие-то неясности возникают в нашей жизни. И с другими тоже. И как раз в это время печать, радио, песни — все славили Сталина. Хотя бы вот такие куплеты:

Я тоже пыталась сочинить что-то, хотя бы небольшое стихотворение о Сталине, не получилось. Я слышала о Сталине торжественные песни и стихи, в которых его называли учителем, отцом, сравнивали с орлом и солнцем. Но знала лишь то, что он родом из Грузии, сын сапожника Иосифа Джугашвили, немного о начале его революционной деятельности. Больше нам рассказывали на уроках о Ленине, его семье, соратниках.

Сохранились мои некоторые небольшие стихи в детском дневнике. Например, Ленин и дети.

Вера в божественную природу вождя не допускала и мысли о том, что он смертен, как любой другой простой человек. Поэтому-то у миллионов людей его смерть вызвала такой шок. Кое-кто и сегодня поэтому не может поверить в его естественную смерть. Боги сами не умирают. Василий Степанович Кузин (1923): «А Сталина в народе любили. Он не распускал дело, все в крепких руках держал. И хоть пишут, что Сталина никто не травил, а что он умер от кровоизлияния, я тому не верю. Его отравили, а потом хоть и кровоизлияние. Но своей смертью он не умер. Его родство девяносто лет живет».

И все же здравый смысл зачастую во многих людях если не побеждал эту слепую веру в вождя, то сеял зерно сомнения! Анастасия Ивановна Нелюбима (1913) говорит как раз об этом: «Сталин? Мы были воспитаны на нем, так что со Сталиным “вставали и спать ложились”. А когда он умер, то горько плакали. Но все же была в народе к нему какая-то неприязнь. Ведь народу сколько погибло, и хотели мы верить, что он ничего не знал, что его обманывают помощники. Да ведь гибли-то не десятки, а миллионы, и плач по России шел. Его нельзя не услышать. А он не слышал или не хотел слышать. Думали, а говорить боялись. Зато и дисциплина была при нем. А может, это и страх был».