Array Коллектив авторов - Дискурсы свободы в российской интеллектуальной истории. Антология

Оценивая сложившееся после Февральской революции положение, А. А. Кизеветтерприходит к выводу, что источником революции был «государственный инстинкт масс». Народные массы выступили против династического государства в пользу государства общенародного: «Из столкновения этих двух исключающих друг друга стихий родилась свобода». И если Витте предупреждал царя о негативных последствиях злоупотребления властью, то Кизиветтер предостерегает от них уже сам народ. Ведь люди, давно мечтавшие о свободе и только что добившиеся ее, не сразу усваивают мысль, что «истинная» свобода имеет границы, которые вытекают из ее правосообразной природы и без признания которых она вырождается в самоуправство. Дух новых учреждений, полагает Кизеветтер, должен быть пропитан правовыми принципами, так как свобода существует только под охраной права. Прежнее недоверие к власти должно уступить место поддержке власти, но и контролю над ней. Только свободный строй может служить школой свободы: «Как можно созреть для свободы, не пользуясь ею? Это невозможно в такой же мере, как невозможно выучиться плавать, не погрузившись в воду».

В период между двумя мировыми войнами Г. П. Федотовразмышляет о связи демократии и свободы. Торжествующий в Европе фашизм, объявляющий себя формой демократии, полностью враждебен свободе. Но и социализм не несет собственно свободы: «Это не свобода, но условие свободы». Преимущество социализма – в стремлении обеспечить приемлемые материальные условия жизни для широких масс. В отличие от Гамбарова с его «прежде чем быть свободным, надо быть сытым», Федотов настаивал на обратной последовательности: материальная обеспеченность не способна компенсировать отсутствие свободы слова: «Мы не хотим человеческого муравейника, хотя бы и счастливого». Поэтому если государству и следует взять под свой контроль экономическую свободу, оно должно оставить в неприкосновенности свободу лица в его совести, мысли и общественном действии. Разделяя свободу формальную, т. е. гарантированную законом, и реальную свободу в конкретных жизненных ситуациях, Федотов отводит государству заботу о формальной свободе. Реальная свобода остается на попечении индивидуума: «От меня зависит, какую свободу я предпочту: свободу писать и читать книги или свободу бить зеркала в кабаке».

Ф. А. Степунв своем понимании свободного государственного устройства основывается на постулатах христианского персонализма: всякий общественный строй должен быть одновременно персоналистичен и соборен. Свобода неразрывно связана с признанием безусловной ценности человеческой личности, и в первую очередь – государством. Бессмысленно защищать общественные свободы от государственного насилия, если не защищать одновременно свободы личности от идеологического насилия со стороны различных групп и партий. Опираясь на формулу немецкого идеализма «Kausalität der Wahrheit» (причинность истины), Степун подчеркивает метафизический характер свободы как служения истине. С его точки зрения, приведенная философско-идеалистическая формула свободы является лишь секуляризированным выражением евангельской формулы: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32). Свобода как служение истине не терпит пассивного подчинения раз и навсегда готовой и для всех одинаковой форме. Она – творческий акт, а не политическая идеология или партийное постановление. В отрыве от истины свобода превращается в произвол, анархию и борьбу всех против всех; в отрыве от личности она превращается «в пассивное послушание, в дисциплинарный батальон иезуитски-орденского, прусско-казарменного или большевицки-партийного типа».

В. В. Бибихинутверждает, что впечатление, будто в России отсутствует строгость или обязательность права, обманчиво. Оно верно лишь применительно к видимой части официального законодательства, и прежде всего Конституции: «Она действительно неопределенна и двусмысленна». Но неопределенность не распространяется на подзаконные акты, приказы и инструкции министров, другие акты органов государственного управления. При всей неопределенности законов государственная и общественная жизнь держится фактически установленным порядком, который Бибихин называет «крепостным правом». Жесток не сам закон, а гласно или негласно принятый порядок бюрократического правления. Бибихин вводит термин свобода права : с одной стороны, это свобода каждого трактовать закон применительно к обстоятельствам, а с другой – свобода чиновника устанавливать для каждого случая новый порядок. Таким образом рождается парадокс: «Право отсутствует как обязательное и для меня тоже. Бесправие означает правотворчество, и мое тоже, в каждый данный момент. Мой статус определяется не правом, которое я сам создаю и всегда могу изменить, а жестким закреплением решений обо мне и моих обо всем». Когда стабильный закон отсутствует, неписаным порядком остается фактически действующее «крепостное право», т. е. несвобода каждого внутри того, что ему суждено. Жесткость крепостного «права» смягчается лишь тем, «что в той мере, в какой оно становится правом, оно в свою очередь оказывается гибким».