Сергей Сергеев - «Хозяева» против «наемников»

Мотивы «Освободителя» понятны, он просто шел по отцовским стопам [153]. Поддержка же остзейцев рядом русских высокопоставленных чиновников — аристократов связана не только с завуалированным подкупом (Валуеву, служившему долгое время в Прибалтике, принадлежало имение в Курляндии, предки Шувалова попали в «матрикулы» еще при Елизавете [154], а сам Петр Андреевич был остзейским генерал — губернатором в 1864–1866 гг. [155]) или с нежеланием «переть против рожна» [156], но и с очевидной симпатией, например, того же Шувалова к остзейскому социальному порядку, местному способу освобождения крестьян (без земли) и желанием распространить эту модель на собственно Россию (а не наоборот, распространить практику «Великих реформ» на Прибалтику, как настаивала «национальная партия»). Таким образом, остзейский вопрос стал полем боя двух социально — политических проектов: национально — либерального, нацеленного на создание Большой русской нации, и консервативно — аристократического, продолжающего отдавать предпочтение сословному над национальным [157].

В 1860‑х гг. в русской прессе разворачивается мощная кампания против остзейцев, пик которой приходится на 1867–1869 гг., когда в одном русле действовали «национально — государственнические» «Московские ведомости» М. Н. Каткова, славянофильская «Москва» И. С. Аксакова (там только в 1869 г. появилось 32 передовицы посвященных Остзейскому вопросу [158]) и либеральный «Голос» А. А. Краевского. В 1864–1865 гг. активную роль в этой кампании играл официоз военного министерства «Русский инвалид», за которым стоял Милютин, но после высочайшего неудовольствия газета была вынуждена смягчить позицию. Важнейшей акцией «национальной партии» стал выход первого тома «Окраин России» ветерана «остзейской войны» Ю. Самарина, полностью посвященного Прибалтике и поднимающего те же проблемы, что и «Письма из Риги», но более развернуто и фундировано. Правда издавать эту работу пришлось…в Праге (а следующие ее выпуски, по иронии судьбы, в Берлине), сам же ее автор заслужил высочайший выговор [159].

Но, несмотря на столь серьезную «артподготовку», реальные результаты введения «русских начал» в Прибалтике оказались не слишком значительными: они не вышли «за грани малосущественных мер (некоторое улучшение материальных условий для православной церкви, усиление преподавания русского языка, учреждение нескольких русских гимназий и школ, требование установить равноправие русского языка с немецким в городском управлении и в суде прибалтийских губерний). Да и эти меры вводились с оглядкой на остзейцев. <���…> правительство мирилось с сохранением статус — кво и в сфере управления прибалтийскими губерниями и отпор давало только лишь самым дерзким выпадам немецких сословий, имевшим целью еще более ослабить контроль центральной власти, или вырвать дополнительные гарантии «остзейской автономии»…» [160].

Перелом (хотя отнюдь не «коренной») произошел только при Александре III. И дело не только в личной германофобии «Миротворца», но и в кардинальном изменении внешнеполитической обстановки в Европе после создания Германской империи: «…пангерманизм был вызовом <���…> для Романовых. <���…> Пангерманизм, как ожидалось, должен был в обозримом будущем заявить права на остзейские губернии как часть большой Германии. С этого времени оказалась под вопросом лояльность Романовым всех немецких подданных империи <���…> Именно в 80‑е годы, после объединения Германии и формирования антироссийского блока центральных держав, балтийские немецкие дворяне перестали быть проблемой фрондирующего русского дворянства <���…>, а стали важным фактором в геополитических планах и страхах имперской власти» [161].

Во второй половине 1880‑х гг., после посещения Прибалтики комиссией сенатора Н. А. Манассеина [162], там были произведены следующие преобразования: сословные полицейские учреждения заменены государственными; введены судебные уставы 1864 г.; народные школы и учительские семинарии изымались из ведения дворянства и переходили в подчинение министерства народного просвещения; русский язык окончательно утверждался в качестве языка переписки правительственных и местных сословных учреждений, а также последних между собой и языка преподавания в Дерптском (с 1893 г. — Юрьевском ) университете.

Тем не менее, до фактической ликвидации особого статуса немецкого дворянства было очень далеко: «дворянские организации сохранили свою автономию, они продолжали руководить земским делом и лютеранской церковью», в крае так и не был введен суд присяжных, сохранилась подвластная рыцарству волостная и мызная полиция [163]. Пользуясь связями в Петербурге, бароны стойко продолжали отстаивать свои интересы.