Array Сборник - Великие русские женщины. От княгини Ольги до Терешковой

Ахмадулина дорожила своей независимостью, тем, что сохраняла отдельность (1960-е)

Она занималась в литературном и драматическом кружках при Доме пионеров; в литературном писала печальные стихи, а в драматическом играла комические роли. Окружающие говорили, что Белле непременно надо идти на сцену. На вопрос пришедших к родителям гостей «Кем ты хочешь быть?» она уверенно ответила: «Я буду литератором». «Гости ужаснулись, – рассказывала потом Ахмадулина. – Подумали, что за чудовищный ребенок такой, говорит, что будет литератором каким-то».

«Ахмадулина была необыкновенной красоты. Меня все в ней очаровало: и стихи, и внешний вид, и манера чтения, и необыкновенный голос, и невероятные слова»

После окончания школы родители Беллы настояли, чтобы она поступала на журфак МГУ. Но это был не ее путь: на собеседовании она вынуждена была признаться, что никогда не читала газету «Правда»; это для будущего советского журналиста было недопустимо. В 1955 году Белла получила письмо от известного поэта Ильи Сельвинского, в котором тот писал горячо и восторженно: «Я совершенно потрясен огромной чистотой вашей души, которая объясняется не только вашей юностью, но и могучим, совершенно мужским дарованием, пронизанным женственностью и даже детскостью, остротой ума и яркостью поэтического, да и просто человеческого чувства! Как это вам сохранить на будущее? Хватит ли у вас воли не споткнуться о быт? Женщине-поэту сложнее, чем поэту-мужчине… Как бы там ни было, что бы в Вашей жизни ни произошло, помните, что у вас дарование с чертами гениальности, и не жертвуйте им никому и ничему!» И Белла действительно никогда своим дарованием не жертвовала.

Белла Ахмадулина (1965)

Белла поступила в Литературный институт имени Горького. Всем – и студентам, и педагогам – было очевидно, что она по-настоящему талантливый поэт (она не хотела быть «поэтессой», считала себя именно поэтом) и очень незаурядная личность. И кроме того, Белла обладала необыкновенно притягательной внешностью. В ее облике были и странность, и хрупкость, и экзотика. Ахмадулина сохраняла привлекательную внешность очень долго, и во все периоды жизни окружающие влюблялись в ее заманчивый, богемный образ.

«Я совершенно потрясен огромной чистотой вашей души… и могучим, совершенно мужским дарованием, пронизанным женственностью и даже детскостью»

Писатель Виктор Ерофеев вспоминал: «Я в нее влюбился классе в девятом, лет в пятнадцать. Ходил на ее вечера в зале Чайковского. И страдал от мысли, что вот женщина, живущая праздничной, карнавальной жизнью, а я такой старый московский школьник… А познакомились мы бурно в 1978 году, когда делали „МетрОполь“. Она была смелой, в расцвете красоты и очень соблазнительной, неотразимой. Я был ее верным рыцарем, служил чувством. В нее влюблялись не только школьники, но и генералы КГБ…» Но не только красотой Белла Ахмадулина покоряла окружающих; по словам Ерофеева, она была «чертовски, бесовски умна».

Белла дорожила своей независимостью, тем, что ни к кому не примыкала, не просила протекции и одобрения, сохраняла свою отдельность. Когда ее литинститутские друзья навещали Бориса Пастернака в Переделкино, Беллы с ними не было: она считала, что «не надо стучаться в двери». Но после присуждения Пастернаку Нобелевской премии (от которой он под давлением отказался), когда он был объявлен предателем и отщепенцем, писательский мир, включая и маститых, и начинающих, за редким исключением, присоединился к травле, подписывая письма с проклятиями и лейтмотивом «не читал, но осуждаю». И даже те однокурсники Ахмадулиной, которые читали Пастернаку свои стихи на его даче, сломались. Беллу же за отказ обличить Бориса Леонидовича исключили из Литинститута, оформив это как проваленный экзамен по марксизму-ленинизму. «Что Мао Цзэдун сказал о рабочем движении?» – спросил экзаменатор. «Рабочее движение есть прогрессивное, ведущее учение для всех», – бодро ответила Белла и призналась, пойдя навстречу преподавателю, которому было поручено обеспечить ее исключение: «Я сейчас это придумала».

Беллу Ахмадулину исключили из Литинститута за отказ обличить Пастернака (Борис Пастернак, 1958)