Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Стыд, возможно, играл роль и здесь, хотя это явно и не отражено в российских документах XVII века. Немецкий наблюдатель Адам Олеарий высказал такое предположение: «Состоять палачом у них раньше не считалось столь позорным и бесчестным, как, пожалуй, теперь. Ни один честный и знатный человек теперь не стал бы вести дружбу с высеченным, разве только в том случае, если подобному наказанию кто-либо подвергся по доносу лживых людей или неправильно был наказан вследствие ненависти к нему судьи». Несмотря на это, Олеарий отмечал, что палачи хорошо зарабатывают на взятках и на продаже алкоголя колодникам. Своими реформами Петр I осознанно ввел в России европейские представления о чести и стыде, к которым и отсылал Олеарий. Петр провозгласил, что человек, которого коснулась рука профоса (этот германизм использован для обозначения палача), не может считаться честным человеком и «в войске его величества терпим да не имеет быть». Как показывает Э. Шрадер в своей истории телесных наказаний, в XVIII веке должность палача стала столь позорной, что государство было вынуждено набирать их из преступников и изолировать их от общества. Контрастом звучат слова Шрадер о том, что в Русском государстве «палач – всего лишь один из квалифицированных ремесленников, честно зарабатывающий на жизнь» [177]. Возможно, это звучит как преувеличение, но в Московском царстве заплечных дел мастера не были классом изгоев, хотя никто и не хотел исполнять их работу.

Сложности в найме палача были симптомом проблемы набора персонала в условиях скудной экономики. Россия была огромной, редконаселенной империей, находившейся в климатическом поясе, где сельское хозяйство обеспечивало лишь минимальное воспроизводство. Благодаря таким суровым реалиям правительство часто заходило в тупик в своих централизаторских усилиях, особенно на уровне местной администрации. Что до палачей, то государство выплачивало им жалованье, гарантируя этим исполнение обязанностей. Можно задаться вопросом, почему в Московии не создали оплачиваемые учреждения повсеместно, вместо того чтобы полагаться на местные сообщества в выборе персонала. Такой вопрос вызывает ряд мыслей общего порядка. Традиции и высокая стоимость, вероятно, объясняют то, почему централизованное Московское государство столь основательно опиралось на участие местных сообществ. Обычай выбирать общиной людей для исполнения общественных функций был издавна характерен для восточных славян. С древнейших времен до XIX века главы домохозяйств составляли совет старейшин для управления деревней и осуществляли связь с землевладельцами и государством. Европейская и русская общественная мысль XIX века идеализировала подобную общинную организацию (как и коллективный труд земледельцев), видя в ней самобытные корни демократии и социализма. Русские историки конца XIX – начала XX века, вдохновленные возникновением политических партий и выборной Думы после революции 1905 года, искали в московском периоде свидетельства исконно-русских корней демократии и нашли их в обычае жителей, характерном для раннего Нового времени, выбирать из своей среды людей в местное самоуправление. Пионерские исследования М.М. Богословского об институтах сельского управления демонстрируют процветающее крестьянское самоуправление на Русском Севере в XVII веке – выбранные на местах земские судейки занимались принятием судебных решений, сотрудничая с воеводами в уголовной сфере. В этом вопросе такие исследователи, как Б.Н. Чичерин и М.М. Богословский, искали политическое противостояние между центральной, «приказной» властью и местными выборными, «земскими» служащими, но в последнее время историки этого противостояния не видят и рассматривают их отношения скорее как взаимодействие или по крайней мере как повиновение государственной власти [178].

Неудивительно, что Московское государство воспользовалось такими традициями, устанавливая систему местного уголовного правосудия. Привлечение местного сообщества к вынесению судебных решений отразилось уже в самых ранних московских судебниках: сообщества платили пеню за нерешенное убийство [179]. Судебники 1497 и 1550 годов предписывали судьям великого князя работать в присутствии общинных старост и «лучших людей». Хотя эта практика постепенно приходила в упадок, участие местного сообщества все равно сохранялось как обычай. Например, местные выборные свидетели (понятые) присутствовали при арестах и осмотрах мертвого тела, и им же отдавались на поруки обвиняемые, свидетели и все, кто участвовал в суде [180].