Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Трудно сказать, почему Россия оказалась впереди Европы в ограничении смертной казни. Сама Елизавета не выразила явным образом свои мотивы в желании ее отменить; возможно, они были основаны, как доказывает С. Брайнер, на ее религиозных убеждениях. Но ее побуждения не сопровождались общим ростом гуманистических умонастроений. В конце концов, альтернативы смертной казни были далеко не безвредными. Сечение кнутом было свирепым наказанием, а ссылка на уральские рудники, в болотистые гавани и в сибирскую зиму уносила много жизней. При этом двусмысленная интерпретация Сенатом провозглашения императрицей отмены смертной казни свидетельствовала о том, что в элите существовала оппозиция этому решению; вдобавок к этому созванная Елизаветой комиссия для составления нового уложения (1754–1756) сохранила смертную казнь (этот кодекс не был введен в действие). Некоторые интеллектуалы, включая князя М.М. Щербатова, полемизировали с Беккариа; другие же, как Екатерина II и А.Н. Радищев, пропагандировали гуманистические ценности в своих пьесах и романах [1101].

Тем не менее ясно, что решение Елизаветы соответствовало общей линии эволюции русского уголовного права с конца XVII века, когда смертная казнь начала уступать свое место ссылке. С тех пор, и даже в первой половине XIX века, Российская империя управлялась по большому счету без использования высшей меры наказания. Задача контролировать закоренелых преступников в рамках ссыльно-каторжной системы вызывала постоянные трудности (смертная казнь была секретно возобновлена в Сибири на короткий срок в 1830–1840-х годах, а клеймение ссыльных продолжалось до середины века). Но Дж. Дэйли выяснил, что судебное насилие, по большей части применявшееся в России XIX века, было «сравнительно мягким» по сравнению с подобной практикой в Англии и Уэльсе, Франции, Пруссии и США. К смертной казни прибегали реже; французская система пенитенциарной ссылки характеризовалась более высокой смертностью; доля ссыльных от общего количества населения была выше в Великобритании; в тюрьме в России сидело меньше народу, чем в любом из перечисленных государств [1102]. Даже при том что городская преступность в XIX веке в России росла, в то время как в Европе она уже падала (за счет отставания России в создании сил городской полиции), судебное насилие в ней не выбивалось из европейского контекста.

Иному, чем в Европе, применению государственно-санкционированного насилия в России с XVI по XIX век способствовали многие факторы. Дж. Дэйли полагает, что в XIX веке здесь сошлись трудности управления столь обширной и разнородной империей только при помощи силы и все бóльшая настроенность элит на реформу тюремной системы. Кроме того, еще два аспекта российского исторического наследия предрасполагали государство к иному отношению к судебному насилию. Первый состоит в отношении России к римскому праву. Опираясь на возникшие на местной почве сборники норм по судебной процедуре и наказаниям, уголовные суды в России так, по сути, и не восприняли, несмотря на знакомство с ним, римское право, богатое суровыми телесными и членовредительными санкциями. После принятия некоторых положений римского права из Византии на раннем этапе христианизации в каноническом и светском праве Киевской Руси членовредительство и такие телесные наказания, как отсечение головы, были заменены штрафами-композициями. Сходным образом и в позднейшем праве Московского государства телесные наказания уравновешивались штрафами и частым смягчением приговоров. Во второй половине XVII века, когда членовредительство и телесные наказания вновь вошли в русское право вместе с новой волной церковного права, это воздействие было остановлено противоположными политическими тенденциями. Государство вносило в законы изменения, направленные на замещение смертной казни ссылкой, кроме разве что самых страшных преступлений; применение калечащих членовредительных наказаний сокращалось в пользу клеймения. Римское право пришло в Россию лишь фрагментарно и применялось непоследовательно и нестрого, даже когда его нормы попали в светское законодательство [1103].

Рассуждая более отвлеченно, можно предположить, что религиозные и культурные нормы также определяли способы применения насилия судебной системой. Несмотря на полиэтничность империи, доминирующей культурой правящей элиты было русское православие, и, как показали Э. Виртшафтер и С. Уиттакер, даже после европеизирующих реформ Петра Великого дворянская и ученая элита России подходила к политическим вопросам во всеоружии морально-религиозной оптики. В дидактических произведениях, пьесах и прочих политических сочинениях представители элиты давали не прагматические, рациональные или юридические рецепты, но демонстрировали решение общественных проблем за счет индивидуальной нравственной позиции. Эти авторы учились не только в европейских университетах или у европейских учителей, но и у испытавших воздействие просветительских идей православных иерархов, которые, сопрягая такие европейские веянья, как светская философия просветителей и лютеранский пиетизм, с православной традицией, проповедовали моральное учение о необходимости индивидуального совершенствования и этических обязательств [1104]. В том, что касалось насилия, ответ православия также был модулированным.