Степан Гедеонов - Варяги и Русь

Другой, косвенной целью подлога считается патриотическая ревность к прославлению русской народности. Это мнение основано на той неверной мысли, что слова Жития о русских письменах будто бы предполагают заимствование Константином своих письмен от русина; и Шафарик и г. Бодянский отвечают здесь не мысли самого подлинника, а каким-то, из его слов выводимым произвольным заключениям. Если бы мнимый автор подлога имел целью произвести кириллицу от древнейших русских письмен, он сделал бы, по примеру Палеи, новую вставку в том месте, где говорится об изобретении славянских письмен Константином по возвращении из хазарских земель; но сказание об изобретении осталось нетронутым. Константину открывает славянскую грамоту сам Бог вследствие молитвы; о русских письменах нет и помину. Вся эта история эпизодический факт и не более; такой же эпизодический факт, как история о самарянских книгах. Биограф св. Кирилла вносит и ту и другую в свое Житие, во-первых, потому что, он знал о них, или как очевидец, или, что вероятнее, по запискам самого Константина; во-вторых, потому, что и та, и другая равно служат к прославлению философа: «И дивляахоу се емоу, Бога хвалеще». Но дело на этом и кончилось. Житие не упоминает о русских письменах, в рассказе об изобретении славянских по той причине, что Кирилл (даже допустив, что он снял и сохранил у себя снимок с этих письмен) не думал полагать их в основание своему новому алфавиту, так как они, без сомнения, показались ему, на греческой письменности воспитанному грамотею, неуклюжими и неудобными. В Венеции, по поводу прений о так называемой триязычной ереси, Кирилл высчитывает народы « книги оумеюще : Яве же соуть си: армены, перси, авазгы, ивери, соугды, готфи, обри, турьси, козари, аравляне, египты и ины мнози», но о руси не упоминает, несмотря на сказанное в § VIII, потому что в IX веке русь была народом вполне и по преимуществу языческим; да и нельзя было назвать книгами уединенную, никому не известную, двумя только, вероятно, крайне недостаточно переведенными отрывками, ограниченную попытку преложения книг, случайно обретенную в Херсоне.

В чем же состоит противоречие, о котором говорит г. Бодянский?

В том ли, что указанием на существование русских письмен до изобретения Кириллом славянского алфавита составитель Жития как будто умаляет заслуги философа? Но Черноризец Храбр делает то же самое; «Прежде оубо, — говорит он, — словене не имеху книгъ, ну чрътами и разами чьтаху и гатааху, погани суще»; это сознание всеизвестного исторического факта не мешает ему признать Кирилла изобретателем словенских письмен: «Потом же чловеколюбецъ Богъ… посла имь святаго Костантина философа, нарицаемаго кирила, мужа праведна и истинна, и сътвори имъ писмена и оемь, ова же по словеньстеи речи…». Дело в том, что рунические алфавиты (а русские письмена Жития, без сомнения, не что иное, как славянские руны) были слишком неполны, неуклюжи, одним словом, рудиментарны, чтобы удовлетворить потребностям той оконченной письменности, которой обусловливалось приличное преложение священных книг; вот почему крестившиеся славяне «римьскыми и гръчьскыми писмены нуждааху ся писати словеньску речь безь оустроениа»; почему моравские славяне считаются не имеющими «боуквы вь езыкь свои»; почему наконец, за 500 лет до Кирилла готф Вулфила положил не готский рунический, а византийский алфавит в основание своему новосоставленному; руническими же готскими знаками воспользовался только в той мере, какой требовало выражение несуществующих в греческом и латинском языках звуков. Кирилл сделал то же самое и остается изобретателем славянских письмен, как Вулфила готских.

Если ко всему вышесказанному прибавить, что кроме свидетельства Черноризца Храбра о чертах и резах, которыми читали и гадали славяне язычники до принятия христианства, у нас сохранилось современное показание араба эль-Недима о собственно русском языческом письме около 987 года; да и что это показание подтверждается Ибн-Фоцлановым о надписи на могиле русина-язычника, виденной им на берегах Волги в 922 году, то едва ли кому вздумается, из непредубежденных заранее исследователей, отрицать логическую связь этих русских рун с виденными Кириллом в Херсоне русскими письменами. Где же надобность укорять Житие Кирилла ничем не доказанной, ни на какой палеографической или иной вероятности не основанной, Шафариком не признаваемой вставкой?

Насколько мне кажется, приисканное норманнской школой argumentum a silentio может быть обращено с большим правом против собственного ее учения. Отношения германского и вообще западноевропейского мира к скандинавскому не те, что греков к русским славянам до второй половины IX века; от Эйнгарда до позднейших летописцев норманны народ всеизвестный на Западе.