Коллектив авторов - Поляки в Сибири в конце XIX – первой четверти XX века - историографические традиции, новые направления и перспективы исследований

Британский историк, изучающий Россию и мировые империи, Доминик Ливен называет этот проект «либеральным национализмом» и попыткой воплотить концепцию «либеральной империи» [16]. До катастрофы Первой мировой войны могло казаться, что это реальная альтернатива не только поддержанию автократического царского режима, но и временно приглушенной в тот период революционной опасности. Это могло не только обеспечить России место в международной системе, но и должно было также разрешить ее внутренние проблемы, болезненным memento которых стали близкие события 1905 г.

Революция показала, сколь существенной была необходимость сохранения спокойствия на периферии, которая продемонстрировала тогда соединение двух ключевых факторов дестабилизации многоэтничного государства – требований национальных и социальных. Именно здесь, на окраинах более развитых, чем центр империи, населенных народами с наиболее сформированной национальной идентичностью, сгущались опасные явления. Этот деструктивный потенциал, проявившийся в 1905 г., идущий из Финляндии и Остзейских губерний через провинции бывшей Речи Посполитой до самого Кавказа, должен был прозвучать снова в 1917 г. (На это в своей классической работе указывал Ричард Пайпс [17], сравните c польским изданием: [18], также см.: [19; 20]).

Силы, грозящие империи разрушением, проявились именно на окраинах государства. Освободительные выступления были там особо интенсивны. Достаточно вспомнить, что четверть всех смертных приговоров, вынесенных за участие в революции 1905 г. пришлась на небольшое Царство Польское, а 15 % – на Остзейские губернии [19, с. 245]. Революционная угроза склонила власти в большем объеме использовать этнические столкновения на окраинах. Задействованы были не только антисемитские лозунги, но и, например, конфликт в Закавказье между армянским христианским, главным образом, городским населением и мусульманами-азербайджанцами, проживавшими по преимуществу в селах [19, с. 242–251; 20]. Зримым подтверждением силы и устойчивости этнического фактора стало присутствие в российской Думе 1905 г. многочисленного представительства нероссийского меньшинства [19, с. 251–257].

Российские националисты, как, например, главный идеолог и публицист того круга, ведущий автор влиятельной газеты «Новое время» Михаил Осипович Меньшиков, видели в этом постепенно уменьшающемся в следующих четырех Думах представительстве нерусских окраин предвестника повторения Россией сценария распада Первой Речи Посполитой и той роли, какую сыграл в её анархизации парламент. Носителем анархии и сепаратизма должны были быть поляки, заражающие ими другие народы империи. Особую опасность представляла идея обособленности украинцев («мазепинство»), поддерживаемая извне Австрией при помощи «ягеллонской диверсии», то есть поляков. Ответом на расцениваемую как разрушительная сила внутреннюю угрозу, проистекающую, в первую очередь, со стороны «польско-жидовской интриги», в борьбе за выживание государства должна была быть не модель «либеральной империи», а русский национализм [21].

Условием реализации проекта построения великой мировой державы в форме, предложенной Струве, или удовлетворения требований крайних националистов, разделяющих взгляды Меньшикова и Всероссийского национального союза, было примирение интересов государства с потребностями активизирующихся масс. Предложение участвовать в плане развития России могло быть также адресовано жителям этнически разнородных окраин. Характерно, что в проекте «Великой России», в соответствии с предложением Струве, Польша и Финляндия как наиболее развитые провинции, обладающие сильной культурной и национальной идентичностью, должны были быть удовлетворены наделением их правами автономии. Таким образом, чуждые по идентичности, проявившие свои опасные для империи чаяния уже в 1905 г., они могли быть вовлечены в процесс ее модернизации и расширения через хозяйственное освоение огромных территорий Российской Азии.

Образец этой модели мы можем найти в экспериментах социальной политики середины XIX в. Николая Милютина. Он был представителем среды «либеральных бюрократов», старавшихся использовать режим царской автократии для модернизации России и подчинения монархии национальным интересам. Он стал одним из авторов и воплотителей крестьянской реформы 1861 г. Впоследствии Милютин руководил Комитетом по делам Царства Польского, который для подавления восстания 1863 г. предпринял попытку целостного переустройства общественных и культурных отношений в регионе [22, с. 470–514]. Именно в концепциях этого круга можно усмотреть образец политики усмирения земель, которых касался «фатальный» для России после Январского восстания польский вопрос. Царство Польское, в котором использовались методы социальной инженерии с целью привлечь крестьянское население и склонить его на сторону царского правительства, могло стать лабораторией требуемых перемен в иных регионах. Это, как кажется, была первая в России попытка проведения подобного рода политики в большом масштабе. Уже тогда прозвучало адресованное польским крестьянам предложение участия в модернизационных процессах в России и получения ощутимой социальной и экономической прибыли от расширения «либеральной империи», идея, которая полвека спустя будет развита Петром Струве.