Марк Вишняк - Дань прошлому

Я не имел ни права, ни желания входить в это сугубо тяжелое дело. Единственное, в чем косвенно отразилось мое отношение не к самому делу Азефа, а к проблеме террора, была статья, помещенная в центральном органе партии "Знамя труда" No 18 за подписью Поморцева.

Вышел как раз роман Савинкова-Ропшина "Конь бледный", посвященный этой теме. К литературному "оформлению" приложила свою поэтическую руку 3. H. Гиппиус, и роман получился очень интересным и с художественной, и с проблематической стороны. Савинков показал в романе участников террора - всё разные, не столько даже психологические типы, сколько разные категории или системы, во имя которых люди посвящали себя этому неблагодарному делу. На фоне дела Азефа все предложенные Савинковым виды оправдания террора казались мелкими, неубедительными, даже компрометирующими тех, кто жертвовали своей жизнью и свободой.

Я попробовал расклассифицировать савинковские категории - ненависть и месть, личная любовь, отвлеченный долг, внутренняя совестливость и ницшеанство, - и противопоставил вымыслу романиста подлинные высказывания виднейших террористов: Сазонова, Фрумкиной, Рагозинниковой, Бердягина, Климовой, Каляева. Между "творчеством" и "реальностью" оказалось несоответствие. Названные террористы ничего не искали для себя. И за лишение жизни других обрекали себя на смерть. Как писал Герцен, - то был "страшный ответ праву сильного" со стороны "угнетенных и бесправных". Это было некоторым приближением к оправданию террора.

На этой статье я остановился потому, что она выдержала труднейшее испытание - временем. И через 46 лет она не утратила своего смысла: связанный исторически с революцией, террор является предельным насилием, абсолютного оправдания коему нет и не может быть.

Когда создавалась мало-мальски благоприятная обстановка, меня всегда влекло к перу - к перу сильнее, чем к книге. Толстые журналы редко давали место начинающим и малоизвестным авторам. Зато им охотно поручали, как бы для "пробы пера", составлять рецензии на чужие труды, иногда весьма серьезные. Тем самым начинающий автор признавался достойным быть судьей и высказывать суждения о том, что предполагало гораздо большую зрелость, умение, а часто и эрудицию, чем написать статью на специально интересующую автора тему. Эта практика - универсальна. Мне приходилось ее наблюдать и во Франции, и в Соединенных Штатах. И мне в молодости чаще удавалось печатать отзывы о чужих работах, нежели помещать свои статьи. Я не был вхож ни в одно издательство, журнал или газету. И, если попадал куда, то обыкновенно "с улицы" - без чьей-либо рекомендации, как попал в "Образование", в "Право", в "Юридический вестник", в "Вестник права и нотариата".

Очутившись в Париже, я надумал продолжить спор с Пешехоновым и написать статью о том, как разграничить пределы государственной власти и личной свободы. Мне нужна была литература, и я обратился к профессору Чернову, читавшему лекции на юридическом факультете. Тот принял меня в штыки. Сам русского происхождения, он накинулся на меня:

- Власть. Свобода. Чья свобода?.. Какая? Печати? Собраний?.. Какая власть; законодательная, судебная, правительственная?.. Почему русские так падки на отвлеченные темы? Почему не сказать конкретно?..

Чернов настолько смутил меня, что отбил охоту писать на эту тему, - до настоящего дня тревожащую совесть и умы человечества.

Я перешел на другую тему - о суверенитете, и тут обошелся уже без проф. Чернова и его нравоучений.

Занятия перемежались с прогулками по Парижу, посещениями Лувра, Версаля, палаты депутатов, изредка концертов, театров, выставок. Бывали мы и у друзей, - чаще всего у Фондаминских. Они жили интересной, духовно-насыщенной жизнью. Наряду с партийными делами, в которые с головой уходил Илюша, он находил время поддерживать личные отношения с людьми, стоящими в стороне от революции. У Фондаминских встречал я Савинкова. Он то молчал таинственно, то занимательно рассказывал. Рассказчик он был отличный, любил вино, женщин и карты - винт даже не "по маленькой", а как таковой.

Савинков попросил меня принять участие в одном партийном задании, которое удобнее выполнить не привычным парижским старожилам. Задание состояло в том, чтобы проследить некую Татьяну Цейтлин, выдавшую в Саратове известного эс-эра Осипа Соломоновича Минора.

Надо было установить, не поддерживает ли она сношений с охранником Бинтом, агентом знаменитого - по изготовлению "Сионских протоколов" - Рачковского.