Марк Вишняк - Дань прошлому

Я покинул Гельсингфорс и устроился в деревне близ Мальмэ. Это было совершенно глухое, но живописное место. Исключительно чистоплотная и хозяйственная финка, у которой я снял комнату, ходила за мной как за родным. Уединение и деревенская тишь способствовали работе. Я уже успел переменить тему. Вместо конкретного описания коллективного и публичного права в частно-правовых отношениях, я занялся более широкими и отвлеченными обобщениями. Конкретный материал служил уже не столько основанием, сколько иллюстрацией. Работа приняла полу-научный и полу-публицистический характер: была недостаточно методичной, чтобы быть научной, и, снабженная цитатами и подстрочными примечаниями, была не вполне публицистична. Существо сводилось к раскрытию социалистического смысла в праве на существование.

Приехал Кочаровский, прослушал, что я написал и остался неудовлетворен недостаточно яркими формулировками. Это было огорчительно и вместе с тем утешительно: значит, содержание одобрено. Я перефразировал написанное на новый лад, и несколько месяцев спустя "Личность в праве" за тою же подписью Вениамина Маркова вышла в издательстве "Труд и борьба". "Труд" Кочаровский расшифровывал как социализм, а "Борьбу" как революцию, что вместе должно было символизировать эс-эрство. В этом же издательстве вышло обширное "индуктивно-статистическое исследование" о "Захвате, капитале и труде в земледелии и землевладении" Н. Быховского, Н. Огановского и Евг. Фортунатовой, при ближайшем участии К. Кочаровского. Появились и небольшие индивидуальные работы: Ю. Делевского, В. Вадимова, Е. Сталинского, В. Вовчка и др.

Кочаровский созывал нас всё реже и не столько для обсуждения идейных вопросов, сколько организационных. Мы все вышли из эс-эровской среды, но уже разнились не только по тактическим взглядам, но и политически и даже идеологически. Активнее всех бывал на этих собраниях Суханов.

Поглаживая подбородок и ехидно улыбаясь, бледный и худой, он неизменно и неустанно кого-либо - чаще всего самого Кочаровского - корил и язвил. Спорить с ним было трудно: он был въедлив, как аналитик, и неугомонен, как диалектик. Суханов был лично связан с членами, так называемой, московской оппозиции в партии с.-р., из которой вскоре выделились, так называемые, "максималисты" с Соколовым-Медведем и Климовой во главе. Уже тогда Суханов был много радикальнее всех нас. Немного времени прошло, и он формально порвал с партией с.-р., перейдя в марксистскую веру.

На одном из таких собраний у Кочаровского, кто-то в разговоре со мной упомянул, как о вещи общеизвестной, что средства на ведение исследовательской работы в сравнительно крупном масштабе Кочаровский получил от членов московской оппозиции после экспроприации ими 875 тысяч рублей из Купеческого общества взаимного кредита в Москве. Мой собеседник отказывался верить, что я мог этого не знать и, если бы знал, никогда бы не принял участия в группе Кочаровского. Я попенял Кочаровскому, как мог он не сообщить о происхождении средств. Но изменить положение и бывшее сделать небывшим я, конечно, не мог. От дальнейшего участия в "Академии" я наотрез отказался.

Это было тем легче, что безмятежному нашему житию в Финляндии пришел конец. Петербургское начальство, одно время "ушедшее" из Финляндии, вновь вернулось. И одновременно со всё чаще затягивавшимися на шеях революционеров "столыпинскими галстуками" Финляндии было предъявлено требование выдать угнездившихся на ее территории террористов, экспроприаторов, вообще революционеров. Гельсингфорс не был расположен играть в руку Петербургу и удовлетворить его требование.

С другой стороны, прямое ослушание грозило вызвать лишние осложнения. И нам посоветовали в общих интересах по добру, по здорову покинуть Финляндию без промедления. Спорить не приходилось. Политическая атмосфера накалялась с каждым днем. Кочаровский снова был вынужден перенести свою штаб-квартиру. На сей раз - в последний раз - он решил переселиться на италианскую Ривьеру, в Сестри. Я тоже отправился заграницу, но не с Кочаровским и его "труппой".

Мы вышли в море мрачным ноябрьским утром. Вместе с нами уезжал престарелый Лев Дейч. Море было неприветливое, бурное. Из всей русской компании дольше всех крепился и выдерживал испытание Осоргин. Прочих укачало в первые же сутки. Мы отлеживались в каютах и не поднялись на палубу, даже когда проходили мимо Швеции. Ветер стих, и качка прекратилась лишь в виду Штеттина.