Коллектив авторов - История России. XX век. Деградация тоталитарного государства и движение к новой России (1953—2008). Том III

Оккупация Чехословакии Советской армией и армиями стран Варшавского договора тяжело ударила и по оставшимся в стране русским эмигрантам и их семьям. Когда в конце 1950-х гг. хрущёвская «оттепель» начала ощущаться в Восточной Европе, одним из ее следствий стало то, что на уцелевших в социалистических странах представителей старой русской эмиграции перестали смотреть как на классовых врагов. Они больше не воспринимались гражданами «третьей категории» и перешли на категорию выше. Постепенно отпадала необходимость скрывать или оправдывать свое русское происхождение, свои «белые» корни. Профессор Карлова университета, филолог и литературовед Владимир Крестовский на свой страх и риск включил в программу лекции о выдающихся авторах русской эмиграции. Иван Петрович Савицкий, сын репрессированного евразийца Петра Николаевича, смог с 1965 г. работать в Славянской библиотеке в Праге. Сын казачьего офицера и врача, один из авторов этой книги, с 1966 г. мог работать по своей специальности: управление телекоммуникацией.

В 1968 г. русская молодежь (второе поколение эмигрантов, родившееся в Чехословакии), не очень веря в возможность пересадки человеческого лица на неприглядную коммунистическую физиономию, с нетерпением ожидала, что чехи, получившие свободу и доступ к средствам информации, вскоре покончат с коммунистическим режимом. Пожилая и более опытная часть эмиграции эту эйфорию не разделяла. Они понимали, что «большой брат» скоро вмешается. Но когда весной 1968 г. приоткрылся «железный занавес» и стало можно общаться с эмигрантами, которые успели до мая 1945 г. переехать дальше на запад, все воспрянули духом и окрылились надеждой. Известный врач Николай Келин был приглашен в Ватикан, где его поблагодарили за лечение католических священников, интернированных в пятидесятых годах в тюрьме, которую по советскому образцу чешские коммунисты создали в Желивском монастыре. Келин навестил старого друга, поэта Николая Туроверова, встретился с казаками в Париже. Такие поездки в те свободные пять месяцев совершили многие чехословацкие русские.

Оккупация Праги советскими войсками вызвала разлад между русскими эмигрантами и чехами. Русским часто приходилось слышать горькие слова: «Каким чудесным мог быть наш социализм и коммунизм, если бы вы, дураки русские, его не испортили». Молодое поколение использовало свой русский язык для «просветительских» бесед с солдатами и офицерами Советской армии, но людей, говорящих без акцента и свободно на чешском и русском, многие чехи стали считать агентами КГБ. «Белые» эмигранты оказались между двух жерновов. Им не доверяли и чехи и новые советские власти. Для новых коммунистических правителей страны они вновь стали «недобитыми белобандитами», для чешского общества – соплеменниками ненавистных оккупантов. Профессору Крестовскому запретили преподавать. Ивана Савицкого выгнали из Славянской библиотеки. Многим другим тоже не разрешили дальше работать по специальности. В школах и детских садах русских детей травили и избивали сверстники, так как, по мнению чешских детей, «из-за вас, русских, к нам приехали советские танки». Русские дети стали стыдиться своего русского происхождения, русской речи. Слово «русак» стало в стране ругательством.

Многие молодые русские эмигранты решили, что оставаться в Чехословакии больше нет смысла: работать по специальности нельзя, тягостно перед чехами извиняться за СССР и опять быть гражданами третьего сорта. В Германии русских тогда принимали с симпатиями. Но старики резко осуждали это решение эмигрантской русской молодежи. Николай Келин объяснял сыновьям: «Нашу русскую родину мы не смогли спасти, и она стала для нас мачехой. Здесь мы обрели вторую родину. Она приютила нас, когда нам было трудно. Теперь трудно ей. Ведь родина как мать. Ее нельзя оставлять в беде». Он старел на глазах. Написал свое последнее стихотворение «Живой факел» на смерть Яна Палаха и вскоре скончался от пятого инфаркта. Через несколько лет чешский бард, Карел Крыл, перевел это стихотворение на чешский и пел под гитару, в годовщины трагической смерти Палаха: «Ты молод был, красив и ярок, / вся жизнь лежала пред тобой – / её ты отдал как подарок, / как клич к Отчизне боевой».

Разгром «Пражской весны» и явное бессилие Запада предотвратить оккупацию Чехословакии придали Брежневу небывалую уверенность. Генеральный секретарь поучал своих помощников: «Наша акция – героический, мужественный поступок. Армия хорошо себя показала. Страху нагнали, но без кровопролития». О протесте за рубежом Брежнев сказал: «Пройдет месяц-другой, и все опять будут нас слушать». Демонстрация грубой силы в Чехословакии развязала руки сталинистам и «правым» в советском обществе. Идеологическая реакция, направляемая Сусловым, Тяжельниковым и тысячами партийных пропагандистов и чиновников, постепенно удушала очаги либерального общественного движения. Даже самые робкие реформаторские предложения «улучшения советской системы» отныне попадали в категорию опасных мечтаний. СССР после августа 1968 г. стал во многом напоминать Россию после 1848 г., когда деспотизм режима Николая I достиг своего апогея.