Татьяна Иванько - Говорит и показывает

И подъезда нашего, который в год, когда мы переехали, был симпатичным, выкрашенным в светло-голубой цвет, хорошей масляной эмалью, а прошлой весной его покрасили ужасной тёмно-зелёной краской без блеска, которая сохла к тому же месяц и нацепляла на поверхность за это время пыль, мусор и мух. Мало того, теперь она уже начала облупляться и подъезд, который и раньше не был особенно похож на красивый парадный вход, теперь вообще стал страшным. И лампочки-то начали вставлять самые тусклые. И «птиц» спичками на потолок насажали, кто, не ясно, из подростков тут жил только я, все считали, что я и есть этот хулиган…

Словом, привести Майку, при всём её демократическом всепонимании в наш «чудесный» подъезд и в квартиру, пропахшую, в отличии от её, не хорошим табаком и духами, а впитавшимся в стены пивным и водочным выхлопом, я не мог. Я стыдился и мамы, по которой с каждым днём становилось ясно, что она сильно и ежедневно пьёт. Но ещё больше стыдился этого своего стыда. Получалось, я стыжусь самого дорогого человека… От этого я становился противен сам себе… и, бывает по вечерам, глядя в зеркало, я с ненавистью выдавливаю проклятые прыщи и думаю о том, что я самый ужасный, самый страшный, самый отвратительный и отталкивающий человек на земле.

Это не так. Василёк Метелица – самый лучший на свете человек. Ну, ещё Ю-Ю. С первого дня, когда Вася сел со мной за одну парту, поддавшись непонятному для меня тогда порыву. И остаётся до сих пор и всегда будет.

Меня невзлюбили одноклассники, едва узнали, что я внучка директора школы. Это было в начале второго класса, вдруг с каникул все вернулись совсем другими в отношении ко мне. Тут же начали приписывать мои хорошие отметки «блату», а меня считать шпионкой и, чёрт его знает, чем ещё. Разубедить их мне было нечем, я и не стала утруждаться. Заставлять кого-то любить себя, что может быть глупее и неблагодарнее: не нравлюсь я вам ну и Бог с вами, вы тоже мне не очень-то.

Так и было все шесть лет, я привыкла и к дразнилкам, и к тычкам, и к тому, что и девочки не стремились ходить со мной под ручку в столовую или с урока на урок. Даже анкеты, что было в шестом классе очень модно передавать друг другу, мне давали в последнюю очередь или не давали вовсе. В этих тетрадках положено было отвечать на разнообразные вопросы о любимых артистах, музыке, фильмах, книгах и прочем. И мои ответы, по-моему, привели в замешательство и непонимание. Led Zeppelin, Висконти и Хельмут Бергер никому из девочек интересны и даже известны не оказались, так что, думаю, репутация придурковатой чудачки ещё плотнее закрепилось за мной.

Но к восьмому классу ситуация стала сильно меняться. Ю-Ю закончил институт и вернулся домой и многие стали часто видеть меня с ним, а Ю-Ю всегда нравился девочкам, не зря выбрал комнату с пожарной лестницей, по которой беспрепятственно поднимались и спускались по ночам его бесконечные подружки. Одной единственной девушки у него так и не было. Поэтому, когда он вернулся из института, а я уже стала достаточно взрослой, чтобы можно было взять меня на рокерские сэйшны, он стал брать меня с собой, смеясь, всегда представляя своей девушкой. Большинство его друзей отлично знали, кто я, кто не знал, косились немного на меня, малолетку, но возражать не смели. А сам Ю-Ю, по-моему, нарочно скандалился таким образом, чтобы умерить немного аппетиты своих приставучих подружек.

Они звонили ему день и ночь, и не было дня, чтобы он не просил меня говорить, что его нет или он уехал. Удивительно, наш Ю-Ю никогда идеально красивым не был, и вообще, мне сложно было когда-либо смотреть на него, со стороны, поэтому я не могу оценить, почему вокруг него такой девичий ажиотаж. Конечно, он хорошо одет и приятно пахнет, у него классный мотоцикл, как говорили все, разбираться я стала позже, мотоцикл, который ещё, оказывается, надо было достать, как и шлемы, у него был чёрный, а мой чёрный с зелёными всполохами пламени: «Ваще клёвый!», как говорят.

Он носил длинные волосы по моде, они у него были гладкими и блестящими, и не лохматились, как у всех, он много внимания уделял их красоте, надо сказать, не меньше, чем я своим. Да больше! Мне достаточно было вымыть голову. Он же опасался, что они могут начать выпадать, поэтому берёг, ухаживал, регулярно подстригал, держа одну и ту же длину за плечи. На работу завязывал аккуратный строгий хвост. Но в свободное время и волосы были свободны.

И одежда: только джинсов у него было два десятка пар, кроссовки разных цветов, ботинки, а в последний год появились дорогущие ковбойские сапоги, которые наши знакомые называли почему-то «казаки», хотя непонятно, какое отношение они могут иметь к казакам?