Василий Молодяков - Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха

До событий 6 февраля 1934 г., речь о которых пойдет в следующей главе, интересы Бразийяка были сосредоточены на литературе и театре, а не на политике. «Я не всю свою жизнь был другом Германии, – писал он 6 ноября 1944 г. в тюремной камере, ожидая суда. – Ничто в ней не могло привлекать меня, моррасианца, а значит традиционно воспитанного в недоверии к ее народу, не знавшего ни его языка, ни литературы, не сведущего ни в его истории, ни в искусстве. <���…> У меня было простое любопытство к предвоенной Германии, к ее возрождению и мифам, к поэзии национал-социализма с ее гигантскими празднествами и вагнеровским романтизмом» (RBC, V, 596–597).

На второй неделе сентября 1937 г. Бразийяк с друзьями, набрав заказов от парижских газет и журналов, съездил на нюрнбергский «партайтаг», поскольку, по его словам, «в Германии многое стоит посмотреть, если хочешь понять наше время» (RBC, VI, 257). Блиц-визиту он посвятил очерк «Сто часов у Гитлера», опубликованный в «Revue universelle» 1 октября. Впечатления и суждения Бразийяка о Третьем Рейхе обычно цитируют по книге «Наше предвоенное», появившейся в марте 1941 г. [58] Текст этого издания перепечатан: Robert Brasillach. Une génération dans l’orage. Mémoires. Notre avant-guerre. Journal d’un homme occupé. Paris, 1968. , но надо учитывать следующие факты. Во-первых, она писалась с сентября 1939 г. и готовилась к печати в мае 1940 г., когда лейтенант Бразийяк был в действующей армии, но вышла в свет при радикально изменившихся обстоятельствах: автор, с лета 1940 г. находившийся в плену, к началу 1941 г. решил продолжать литературную деятельность при немцах и внес исправления в текст, смягчив иронию и критику в их адрес. Во-вторых, при подготовке «Нашего предвоенного» к прохождению цензуры в оккупированном Париже Бразийяк разрешил Бардешу сделать купюры, порой значимые [59] Характерные примеры купюр: «Убийство нацистами канцлера Австрии, героического Дольфуса» (RBC, VI, 162); «В Лувене мы видели стену, у которой немцы (в Первую мировую войну – В. М.) методично расстреливали маленьких детей» (RBC, VI, 233); «В городке Бамберг речи Гитлера передавались через громкоговорители в общественных местах. Я не видел никого, абсолютного никого, кто остановился бы их послушать» (RBC, VI, 268). Также были изъяты фрагменты о «германской анархии» и недостатках организации (RBC, VI, 221, 268–270). (к ним добавилась правка издательского редактора), но распорядился «непременно сохранить сказанное о старом Шарле» (RBC, X, 574), т. е. о Моррасе, все еще надеясь, что разрыва не произойдет.

Готовя в начале 1960-х годов собрание сочинений шурина, Бардеш описал историю книги (RBC, VI, 7–11), восстановил все неавторские купюры в основном тексте, который следует считать единственно достоверным (RBC, VI, 12–341), и привел исключенные автором фрагменты (RBC, VI, 609–615). «Взору читателя, – подчеркнул он, – впервые предстает тот текст “Нашего предвоенного”, который Бразийяк подписал в печать в мае 1940 г. Восстановление [текста] оживляет в некоторых главах книги немаловажные нюансы мысли. В нескольких местах Бразийяк предстает бо́льшим моррасианцем, чем принято считать, и заметно сохраняет живое недоверие к германскому национализму, который неоднократно называет “агрессивным” и “хищным”. Уточнение его точки зрения, доселе искаженной купюрами, которые сегодня представляются мне порой особенно малодушными, позволяет лучше понять отношение Бразийяка к коллаборации. Несомненно, что он не считал гитлеризм “новым порядком”, но видел в нем лишь пример национального возрождения, которым Франция должна вдохновиться» (RBC, VI, 8–9).

Вернемся на «партайтаг» 1937-го года. Отдав должное внешним эффектам («Не думаю, что за всю жизнь видел более великолепное зрелище») и приняв увиденное всерьез («Всё основано на доктрине. Поскольку эти церемонии и песни что-то значат, мы должны обратить на них внимание – и быть бдительными»), Бразийяк беспокоился прежде всего о происходящем на родине. «Это о Франции мы думали. В Германии много отличного от того, что нам нужно, много такого, что мы имеем право не любить. Но неужели мы должны поверить, что отныне великие чувства неведомы Франции, что их нельзя снова привить французской молодежи, что мы не можем пережить их на свой лад? И каждый раз мы с жалостью думали о том, что демократия сделала с Францией» (RBC, VI, 267). Не очарование, но информация к размышлению. Не предмет для подражания, но возможный урок.

Писатель оказался в числе сотни иностранных гостей, приглашенных на чаепитие с Гитлером. Он увидел «маленького человека, меньше, чем тот кажется на киноэкране» (в издании 1941 г. этих слов нет), с «усталым лицом, более старым, чем принято думать» (в издании 1941 г. «более грустным»), «отсутствующим взглядом», «почти детской улыбкой, которая видна лишь вблизи» и «глазами из иного мира, которые только и значимы на этом лице [60] В романе «Семь цветов»: «на этом невыразительном лице» (RBC, II, 435). » – глазами, «в которых мы угадываем молнии, трудности момента, возможную войну, экономический кризис, религиозный кризис и все заботы ответственного вождя» (RBC, VI, 271). Бразийяк отметил намного бо́льшее спокойствие» фюрера в сравнении с речами 1933 г., которые он «часто слушал», – теми, когда Гитлер, по его словам из приведенного выше частного письма, «ор[ал] почти каждый вечер, и все германские станции транслир[овали] это».