Андрей Венков - Гроза Кавказа. Жизнь и подвиги генерала Бакланова

М. Жиров, собиравший материалы о Петре Дмитриевиче Бакланове, сетует: «К сожалению, не удалось отыскать, какое, собственно, отличие оказала в этом сражении часть полка Бакланова, состоявшая при корпусе Рота» [3].

Разгромив турок, Дибич двинулся к Шумле и сделал вид, что собирается ее штурмовать. Разбитые турки окольными путями стали пробираться к осажденному городу, и сам визирь туда же как-то пробрался. Встревоженный русскими приготовлениями, он стал спешно созывать к себе в Шумлу все войска из северной и восточной Болгарии. Вызвал и те, что прикрывали балканские проходы и перевалы, на что Дибич как раз и рассчитывал. А Дибич, поощряя турецкие хлопоты, демонстрировал под Шумлой и так и этак.

Здесь произошел эпизод, о котором Яков Петрович не написал, но который передает биограф с его слов. Под Шумлу юный Бакланов якобы прибыл все еще в составе батареи. Однажды он узнал, что полк отца стоит по соседству с его батареей, и поехал повидаться с отцом и однополчанами. На позиции сказали, что Петр Дмитриевич с дежурной сотней отбивает в поле турецкую вылазку. Яков поднялся на холм, к кучке казачьих офицеров. Все наблюдали за джигитовкой и перестрелкой, которая развернулась внизу. Как писал М. Ю. Лермонтов, в подобных сшибках «забавы много, толку мало», и он с офицерами, бывало, смотрел на них, «как на трагический балет». И вдруг юный Бакланов, смотревший на схватку во все глаза, услышал, что рядом офицеры говорят о нем. Это, де, пушкарь, сынок полкового командира, приехавший поглазеть на перестрелку и заработать таким манером чин или крест.

Далее биограф пишет: «Яков Петрович с минуту оставался неподвижным, не зная, на что решиться и чем отвечать на подобное, незаслуженное вовсе оскорбление. Вся кровь прилила ему в голову. Когда он повернулся в седле, и рука его невольно опустилась на саблю, офицеры, заметившие это, скрылись в толпе. Тогда, – как это часто случается с нервными натурами, – мысли его приняли вдруг иной оборот, и ему захотелось во что бы то ни стало сейчас же сделать какой-нибудь громкий или отчаянный подвиг… И вот, под впечатлением этой минуты, не отдавая себе отчета, что и как надо сделать, он машинально стиснул коленями своего жеребца, гикнул и, выпустив поводья, взмахнул тяжелою калмыцкою плетью».

Конь пронес Бакланова сквозь ряды казаков, сквозь цепь шарахнувшихся турок, обогнул турецкие резервы (дело, видно, разворачивалось нешуточное, если турки из крепости резервы вывели), повернул над каким-то обрывом и помчался назад. Опомнившиеся делибаши кинулись в погоню, их свежие кони стали доставать притомившегося баклановского. Двое с бамбуковыми пиками догоняли его с двух сторон, и острия их тонких пик уже тянулись к спине и бокам молодого хорунжего. И тут Яков «закричал о помощи…

– Что было дальше, – рассказывал Яков Петрович, – я ничего не помню… Как сквозь сон слышатся мне голос отца, выстрелы и яростные крики сражавшихся казаков и турок.

Я очнулся уже в палатке возле отца, который очень сердился…»

Помните, чем кончилось дело, когда наш молодой хорунжий поведал отцу о своих приключениях под Браиловом? Отец его «отдубасил нагайкой». Помня этот случай и зная заранее, что будет немного позже, можем предположить, что едва ли и в данном эпизоде обошлось без порки…

Еще один биограф Я. П. Бакланова, А. Струсевич, в сборнике «Герои Дона» (выпуск 1, Новочеркасск, 1895) об этом событии говорит глухо, более того – в сноске: «Еще раньше, в половине июня, Яков Петрович принимал участие в нападении на неприятельских фуражиров, высланных из Шумлы».

Что творилось в это время под Шумлой? Помните, описание поездки Я. П. Бакланова под Браилов мы начинали с цитирования прапорщика Торнау? И сейчас он оказался здесь же. «Трудно составить понятие о живом веселье, кипевшем в то время в войсках и главной квартире. Ни в одну кампанию после того я не встречал в солдатах и офицерах такой жажды ловить на лету каждую минуту удовольствия, как во время турецкой войны 1829 года. Турки, лихорадка, горячки и даже чума, расстилавшая свой широкий саван по всему краю, не были в силах умертвить русской беззаботной веселости. Славная Кулевчинская победа и потом ожидание атаки грозного ряда Шумлинских укреплений, лежавших в виду нашего лагеря, надежда, пожалуй, шагнуть еще за Балкан и завоевать самый Царьград, эта задушевная мысль русского народа, действовала обаятельно на солдата, заставляя его забывать труды и горе. За бесконечным рядом войсковых палаток в тылу главной квартиры вырос обширный полотняный город, испещренный бараками из живой зелени, в котором маркитанты и ремесленники всякого рода день и ночь хлопотали о заработке русских червонцев, наполнявших офицерские карманы. Лавки портных, сапожников, продавцов белья, колониальных товаров, галантерейные магазины из Букарешта и Ясс, рестораторы всех степеней, от француза, угощавшего котлетами “a la Subise” и шампанским, до харчевни и простого кабака, все было наполнено народом, рвавшимся пожить да повеселиться. В это время праздновались награды за Кулевчинское дело; не было счета бутылкам шампанского, отдававшим свою искристую влагу на вспрыскивание вновь пожалованных чинов и крестов».