Степан Злобин - Салават Юлаев

- Где он?

- В Оренбурге, может, в холодной, а может, и под релей висит. Каждому животу свой конец бывает. Двум смертям не бывать, а одной не минуешь!..

С этими словами уже раздевшийся Белобородов широко перекрестился, лег в постель и сразу с присвистом захрапел.

Прошло несколько дней. С приходом повстанцев завод не прекратил работы. По примеру других заводов, приняв присягу на верность царю Петру Федоровичу, завод продолжал работу "на казну", изготовляя оружие для пугачевцев.

Со всем двадцатилетним пылом Салават хозяйничал на заводе. Облеченный чином полковника, освободивший завод от хозяев и их приспешников, провозгласивший свободу на вечные времена, он считал, что может во всех делах представлять собою царя, который его послал.

Сами заводчане признали за ним право миловать и казнить.

Когда к нему привели двоих стариков, отказавшихся присягнуть государю, Салават, вместо того чтобы велеть их повесить, к чему они сами и все остальные были готовы, неожиданно для себя самого заключил:

- Такие старые люди? Какая от них польза? Им отдыхать пора. Работать кончал - айда, полезай на печку, спать надо!..

Наивность и добродушие этого "приговора" понравились всем, и Салават понял, что милость, а не суровость есть самое сильное проявление власти.

- А хлеб из заводских амбаров велишь им давать? - спросил заводской атаман.

- Ты атаман. Твой завод, твой и хлеб... А старику как без хлеба жить? Ему ашать надо... Стар, глуп - все равно, как без хлеба!..

Кругом весело засмеялись.

- И на хлеб воровской не корыстуюсь! - огрызнулся старик. - Хлеб хозяйский. Ты его как даришь?

- Твой заработка за целую жизнь, - просто сказал Салават. - Не хошь не надо. Айда, голодный на печку ложись!..

- Давай бумагу на хлеб, - сдался старин.

Наутро, когда Салават пришел в заводскую кузницу, он застал старика в споре с другим кузнецом, взявшим молот вместо него.

- Тебе горна раздувать в трехкопеечной кузне, а ты к заводскому молоту лезешь! - кричал старик.

- А тебе указ на печи лежать - ты и лежи! Мы на казну работаем, а ты можешь вред принесть без присяги, - с серьезной миной спорил со стариком молодой, кудрявый, голубоглазый кузнец.

- На печке скушно, бабай? - с усмешкой спросил Салават.

- Зубы не скаль, - воевода! - строго сказал старик. - Сабля - работа тонкая, - где ему справиться!

Но Салават на этот раз рассудил строго: старика, не желавшего присягать государю, в наказанье послали назад в заводской поселок - "на печку".

Белобородов не вмешивался в "партикулярные" дела завода, возложив все целиком на Салавата.

Зато в другой области - в части военных дел - он завел здесь свои порядки. Старый вояка не мог терпеть в людях, которым в любую минуту может прийти нужда вступить в битву, полного неумения владеть оружием, незнания военных дел. Объявив себя комендантом завода, он потребовал от заводских "казаков" прохождения военной муштры.

И с удивительной неустанностью, без ропота и с сознанием долга, после горячей дневной работы в цехе отправлялись люди на площадь, чтобы учиться владеть пикой и саблей, или ездили на соседнюю вершину Ильмовых гор, чтобы упражняться в наводке пушек и артиллерийской стрельбе.

После ухода Салавата Юлай вздохнул. Он стал обдумывать, что же такое случилось за эти несколько суматошных суток. Так было все хорошо. Он чувствовал такой радостный праздник в душе, торжество, расплату за все обиды. Для полного удовлетворения не хватало только разрушить завод и пожечь заводские деревни.

И вот пришел Салават, и все повернулось. Сам он, Юлай, должен теперь караулить от недругов этот проклятый завод, думать о том, чтобы он работал, чтобы ему для работы хватало угля и железа... К тому же еще Салават оставил его одного, совсем одного. Бухаирка не был, конечно, другом Юлая, но все-таки это был союзник. С ним можно было поговорить, поспорить, а теперь он в подвале, половина людей его разбежалась с завода в горы, из тех, кто остался с Юлаем, еще половина смотрят, как волки, слова добром не скажешь ни с кем...

"А сколько еще Бухаирку в подвале держать, для чего держать? Судить его, что ли, будут?"

Юлай сам приподнял крышку подвала.

- Айда, Бухаир, подобру говорить с тобой будем. Что мы, враги? Давай я тебя развяжу, - сказал он.

- Давно уж пора, Юлай-агай, долго ты думал! - насмешливо отозвался Бухаир. - Ты всегда обо всем долго думаешь, старина, и во всем робеешь.

- Это как же сказать - чего я робею?

- Перед сыном робеешь, перед казацким царем оробел, перед царской бумагой... Как ты согласился меня посадить в подвал?! За что? Я тебя же спасал от беды и позора... Сеитбай отогнал твой табун - в степях не новое дело. Ты изловчишься - ты у него и коней и овец отобьешь!.. А чему Салават научает? Чтобы голый, голодный сброд, пастухи, отнимали у бая добро, по рукам расхватали его табуны и стада?! Мальчишка глуп - на то он мальчишка, а ты из ума, что ли, выжил? Подумай сам: пастухи Сеитбая разбирают весь его скот по рукам, на радостях режут барашков, мясо варят, до самого Шайтан-Кудейского юрта слава идет, как богато живут. Шайтан-Кудейская голытьба - к ним в гости: "Бай-бай-бай! Вот как надо жить! Айда и мы своего Юлая повесим на воротах, табуны его и стада по аулам разделим, по дворам разберем!.." Когда сотня кигинских разбойников-пастухов поскакала грабить стада Сеитбая, я послал своего человека к нему с письмом, чтобы он голякам приготовил встречу. А свои и твои табуны я велел загнать, чтобы их сам шайтан не сыскал. За это ты держишь меня в подвале?!