Дмитрий Пирьян - Бельведер

Никак не ожидал он и того, что исключительно по средам кто-то может сон его побеспокоить.

Затем я начала разыскивать конюха Кротова Егория. Дворец не маленький, да было время и кому его предупредить. Но под парадной лестницей в дворницкой топчан и тюфяки были ещё тёплые, а Кротов Егорий, заспанный уже сидел в кухне над миской с едой. Вызова колокольчиком он не слышал, объяснив тем, что работал на конюшне, чистил у вашего любимчика гнедого лошака Буяра. А зараз у його об i д и если у меня нет до него других дел, то я могу идти хоть и ко всем псарям на псарню. И далее – несусветная мужицкая брань. Надуманная. Изречена молча. Но я-то всё слышала».

Объяснение писаря Аркадия Белецкого:

«Семь лет я писарем в охранной конторе Бельведера, но при сценических постановках ничего-сь не случалось и не требовался конюх».

Статс-дама Богомолова:

«И разве это даёт ему моральное право отсыпаться на службе, спрашиваю я? Именно из-за таких писарей, как этот Белецкий во дворцах и происходят непоправимые беды.

А также был сигнал от экономки, что писарь Белецкий не раз являлся во дворец за полночь в непотребном виде и просился ночевать в канцелярию или хотя бы в электрическое распределительное устройство. Но вахтовыми и швейцарами допущен не был. Шёл на конюшню, пьянствовал с Кротовым. А конюх Кротов во время развода караулов посреди парадного строя навозным задом влез на бричку, получил шпицрутенов и был унижен в окладе жалования, что подтверждают мажордом и бухгалтер казначейства.

По вечерам, когда на дворе и в галереях уже темно, электрических фонарей никто из швейцаров не зажигает. Этуаль Софья Усиевич для вдохновенья перед премьерой совершала променад, сослепу оступилась и упала в можжевеловую клумбу. Изодрала платье.

К слову сказать, камер-лакеи к приезду высоких гостей камзолов не меняют. Вид имеют зачуханный, не опрятный. Осмелюсь думать, надобно менять другими.

За сим кланяюсь Вашему Императорскому Высочеству».

Статс-дама, Марфа Богомолова. (Подпись).

Написано уведомление под диктант. Писарь охранной конторы, Аркадий Белецкий. (Подпись).

Прим. автора: орфография и содержание письма большей частью сохранены.

– Кого менять другими, милочка? – недоумённо спросила статс-даму Евгения Максимилиановна, отстранив от себя с трудом осмысленную записку, которую та подала: – Гостей или камзолы?

– Дворцовую прислугу, Ваше Высочество, – убедительно ответила Богомолова: – Сплошь обнаглели и тунеядцы. Заспались в перинах. Гнать их всех со двора и по шее! Воли захотелось?.. Получай!

– Чем же им таким чином будет наука?

– Испытают крайнюю нужду, наплачутся, на коленях приползут хлебушка просить. А что?.. Рокфеллеры, к примеру, в Северных Штатах таким образом и поступают. С периодичностью в два года в Chase Manhattan Bank ( англ. Банк Манхеттен ) меняют всю прислугу включая управляющего. Чем же тот банк не дворец, спрашиваю я? И каково умно! Тут тебе и свежая рабочая струя. И прочее… А, в случае какой финансовой каверзы – ручки в стороны. Нонсенс–с. Были ещё вчера служащими, а нынче уже выгнанные. Винить некого. Учтите, Ваше Высочество, что в Новом Свете не дураки. Собралось всё самое передовое, – протянула ихнему высочеству очередной листок: – Прочтите «Коммерсантъ».

– Хм… Рокфеллерам возможно передовое. Они ведь протестанты, если я не ошибаюсь? У них и в церквях кавардак. Даже папы нет, – Евгения Ольденбургская не приняла газету, степенно обошла просторную залу второго этажа, от скуки пересчитала картины, канделябры, кресла, этажерки, вазоны, банкетки. Отметила себе, где и на какой треснула обивка, а где всего-то и потёрлась. Какая ваза, глянь-ка, чуть сколота. И какой по счёту канделябр с царапиной и весь в пыли. Непорядок и не хорошо.

– Ай-ай-ай…

Остановилась у широко распахнутого окна. И тут её взору представился дивный вид.

Огромное, как астраханская дыня солнце ласково желтело высоко в небе. Горизонт был чист и безмятежен. Ни единого облачка, ни одного неловкого акварельного мазка в головокружительно бездонной лазури. А лишь невесомое розовое марево у его далёкой, глазами еле различимой кромки. Там – на востоке, где, пуще приглядись, угадывалось в Петербуржском ландшафте фундаментальное изваяние Исаакиевского Собора.

В воздухе приятно ощущались зефирные дуновения прибалтийской акватории. Дышалось полной грудью широко, привольно. А под окном, куда ты не устремись, утопал в цветочной палитре раскинувшийся на многие сажени и вокруг голубых фонтанных прудов Луговой парк.