Дмитрий Пирьян - Бельведер

Аглая молчала. Слёзы, безо всякого сомнения глубокого раскаяния и сожаления о случившемся мелкими жемчужными бусинками покатились из её удивительно глубоких, с поволокой глаз. Вспухшие от обиды губы эмоционально поджались, и в некогда игривых уголках их ели приметно пробежала горькая судорожь.

– Я к обеду явился в квартиру на Гороховой. А тебя в ней нет, – продолжал вычитывать Ригель. – Оббегал весь Петербург. А тебя в нём нет. В лазарете – нет. На Троицком рынке – нет. А ты – тут. И что же?.. Какого чёрта? Зачем? – Зиновий Петрович неловко замялся, но всё же обозначил свой вопрос:

– Зачем ты взяла из комода мой револьвер?

Аглая, не проронив ни слова расторопно пошарила по оборкам своих длинных, сатиновых юбок, вынула из потайного места яркую театральную открытку и не оборачиваясь резко подала Ригелю:

– Вот что я нашла в твоём комоде среди тряпья и носков. Это что?!

Ригель искоса взглянул на улику и вопреки своему не малому общественному положению испытал некоторую лёгкую стыдливость. Если конечно можно так назвать тот тихий ужас, который он в себе ощутил.

На исключительно дорогой штучной праздничной открытке (стоимостью в полтора рубля!) в легко узнаваемой по особому обрамлению «зеркала» сцене Императорского Театра (что на Каменном острове) кричало в свет и очаровывало поклонников белоснежной улыбкой и всем своим розового колера голым сценическим костюмом живописное изображение знаменитой на весь Петербург актрисы.

Под изображением:

«Этуаль Санкт-Петербурга!

Мадемуазель Софи Усиевич!»

Ригель даже не стал глядеть на оборотную сторону открытки. Смог бы прочесть по памяти, как там было подписано.

«Милому Зинуле от Софи».

– Тьфу ты!.. В её тётушку! В дядюшку!.. И туда же, – а в мыслях обречённо промелькнулось: – «Капец».

– Это что?!

– Что значит, что?! – в ответ ушёл в защиту, возмущённо вскинул брови Зиновий Петрович. И как-то натужно засучил по полу ногами, как будто впряжённый в гужевую повозку жеребец вскинулся в галоп, но оглобли одёрнулись: – Ну и что?! Это же пустяки.

– Пустяки?!

– Ну да, как-то имелось… Ой, не упомню и когда, приглашение в Императорский, на премьеру. А, что? Чай не в последних чинушах сижу в присутствии. Ну вот, встретились, признали в театральных потёмках друг дружку, порадовались свиданию. Сколь времени уже не виделись-то? Мы же все из одного уезда. Из одной деревни. Из одного детства, в конце концов. Сама ведь знаешь, как мы крепко повязаны.

Аглая угрожающе молчала и метала молнии в Ригеля с нескрываемым презрением.

– А что и почто? Не за что и зачем? – запутался в словах Зиновий и как-то само собой каламбурил. Однако совладал с эмоцией и попытался оправдаться:

– В предместье театра, на дачах у Клейнмихелей в тот вечер гостили лейб-гвардейцы.

– Ну, и что?

– Мы с Сысоевым хорошечно ( славац. хорошо, добротно, прилично ) выпили водки. Он захмелел, увидел на сцене Софию, оказался от неё в нескрываемом восторге, увлёкся. А дальше – больше. Внезапные и серьёзные намеренья. Всякое и амурное. Обычная офицерская дурь, дескать, никому из господ не дозволю ей под одежды таращиться! Не сметь!.. Даже издали в монокли.

– Было бы на что, – хмыкнула Аглая.

– Смеху вокруг! А Сысоев разошёлся, буйствует, уже и ревнует, – продолжал Ригель. – София такое дело знает и сама – в азарт. Вся загорелась, флиртует. Тю-тю-тю… Тю-тю-тю… И вроде как бы, а вроде и нет. В общем, ответила шуткой. А при антракте решились мы с ней подстегнуть этого ревнивца. Она возьми и демонстративно – перед всеми, черкни мне нежные слова в открытку. Ух, этот измайловский Отелло меня чуть не убил!.. Черенком от лопаты.

– Лопату где взял в приличном обществе?!

– Где – где?.. Так и знамо где. В театральном палисаднике отобрал у Патрика.

– ?!

– ?..

– Кто такой Патрик?!

– Так и понятно кто. Это же ваш каптенармус. А дворником он у Кленмихелей.

– Наш Рунге?

– Ну, да. Ваш Рунге, Патрикей Иванович. Сам он из флотских, служил комендором на линкоре «Париж». В крымскую компанию по контузии был списался на берег. При 64-й полевой батарее участвовал в драке под Кюрюк-Дара. Шустрый и крепкий коротышка. Сам бы он лопату не отдал. Но штабс-капитан злодейски наскочил, выхватил и о перила – хрусть! Расколол черенок пополам! И погнался… Два раза целил по спине, но – мимо. Лишь вскользь досталось по заду. А представь себе, если бы угодил по башке? Мог же и убить, засранец!

– Вот и катись!.. Вдоль по Питерской! К Софке своей, коль уже Сысоев тебя не убил, – горько всхлипнула Аглая. – А обо мне забудь. Кончено всё! В каторги пойду! Папенька меня простит!