Виктор Кобылин - Император Николай II и заговор генералов

Во время этих разговоров свитских генералов Рузский был у Государя, а затем он в 12-м часу прямо прошел к себе для переговоров по прямому проводу с Петроградом и Ставкой. Лукомский в своих воспоминаниях пишет, что, находясь в Могилеве, Государь якобы не чувствовал твердой опоры в своем начальнике штаба генерале Алексееве и надеялся найти более твердую опору в генерале Рузском в Пскове. Увы! При наличии в Ставке Алексеева и самого Лукомского, а в Пскове Рузского и Данилова, никакой опоры Государь не мог иметь. Николай Николаевич и Брусилов тоже не были опорой. В общем, получался заколдованный круг, ловушка, куда был вовлечен наш несчастный Государь, так веривший в Свою Армию и ее высших начальников! И «мученик», и «брат», и «коленопреклоненный», и будущий большевистский инспектор кавалерии были предателями Родины и Государя! А могло быть все иначе! Присяга не есть только формальная процедура, в присяге заключается мистическая сущность нашей связи с Венценосцем, а через Него с Господом Богом. Нарушение присяги – попрание Божьего закона.

Когда Рузский был у Государя, он передал ему телеграмму Алексеева:

«Ежеминутная растущая опасность распространения анархии по всей стране, дальнейшего разложения армии и невозможности продолжения войны при создавшейся обстановке – настоятельно требуют издания Высочайшего акта, могущего еще успокоить умы, что возможно только путем признания ответственного министерства и поручения составления его председателю Государственной Думы. Поступающие сведения дают основания надеяться на то, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий развал, и что работа с ними может пойти, но утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайними левыми элементами. Ввиду этого усердно умоляю Ваше Императорское Величество на немедленное опубликование из Ставки нижеследующего манифеста». Дальше идет текст манифеста о даровании ответственного министерства. Государь велел Воейкову отправить по Юзу телеграмму Родзянко с согласием на опубликование манифеста.

Воейков просил Данилова о предоставлении ему аппарата Юза для передачи телеграммы Государя. Далее Воейков пишет: «Рузский, который после доклада у Его Величества прошел в купе Министра Двора, услыхав это, вышел в коридор, вмешался в разговор и заявил, что это невозможно. Я ему сказал, что это – повеление Государя, а мое дело – от него потребовать его исполнения. Генерал Рузский вернулся к Министру Двора графу Фредериксу и сказал, что такого “оскорбления” он перенести не может: что он здесь – главнокомандующий генерал-адъютант, что сношения Государя не могут проходить через его штаб помимо него и что он не считает возможным в такое тревожное время допустить Воейкова пользоваться аппаратом его штаба. Министр Двора, выслушав генерала Рузского, пошел со мной к Его Величеству и доложил Ему о происшедшем столкновении. Государь удивился требованию генерала Рузского, но желая прекратить всякие недоразумения, взял от меня телеграмму и отдал ее графу Фредериксу с приказанием передать Рузскому для отправки». Государь был уже пленником Рузского. Единственным связующим элементом Государя с армией был генерал Рузский и его ближайшие подчиненные.

А в Петрограде в ночь под 1 марта представители Временного комитета решали судьбу Императора, ставшей судьбой всего монархического строя в России. Мысль об отречении Государя была в умах многих. Эти люди боялись возвращения Государя, боялись со стороны правительства Его Величества возмездия за учиненный переворот. Почти все стояли за отречение в пользу Наследника при регенте Михаиле Александровиче. Родзянко, который сносился по этому поводу со Ставкой, заявил, что Алексеев примкнул к этому мнению. Всех членов Временного комитета обрадовало появление в Думе Конвоя Его Величества. Но это была команда из нестроевых чинов без офицеров. Но Временный комитет в лице, главным образом, Родзянко мог только приветствовать подходившие воинские части, настоящими же хозяевами положения были «товарищи» из Совдепа. Родзянко это знал, видел, испытывал на самом себе, и все же лгал, когда говорил со Ставкой и Псковом, выставляя себя чуть ли не президентом правительства. Он раз даже сказал в разговоре с Рузским – «Верховный» комитет и, когда тот спросил об этом, заявил, что он «оговорился». Но, «audiatur et altera pars», посмотрим, что говорит по поводу этих событий сам Рузский, который незадолго до своей смерти передал свои записки ген. Вильчковскому для хранения и который опубликовал их в 1922 году.