Василий Молодяков - Тайный сговор, или Сталин и Гитлер против Америки

Риббентроп не хотел углубляться в «мелочи», подвергая опасности красивый, но хрупкий «хрустальный дворец», над возведением которого столько трудился. «Он хотел бы свести сегодняшний разговор к более крупным вопросам, он хотел бы поставить вопрос, готов ли СССР сотрудничать с ними. „По другим вопросам мы можем всегда договориться, если мы на основе наших прошлогодних соглашений расширим наши отношения“, — говорит министр. Где лежат интересы Германии и СССР? — это подлежит решению. Нужно найти решение, чтобы наши государства не стояли грудью к груди друг друга, а совместно добивались осуществления своих интересов, чтобы они путем совместной работы реализовали свои стремления, не противореча друг другу. Риббентроп хотел бы получить ответ, готов ли СССР изучить этот вопрос и сотрудничать с тремя державами. Из писем Сталина он вынес впечатление, что СССР склонен к этому. Вопросы, которые касаются Германии и СССР, всегда можно решить, важно, чтобы и Германия, и СССР имели общие линии в крупных чертах». Поэтому вопрос о Финляндии он отнес к второстепенным, а о перспективе ориентации территориальных аспираций Москвы в сторону Индийского океана — к первоочередным.

От Молотова ждали конкретного ответа. И Молотов его дал с максимальной конкретностью, какую ему позволял «поводок» сталинской дипломатии: «Теперь к вопросу о совместной работе СССР, Японии, Германии и Италии. Он отвечает на этот вопрос положительно, но надо по этому вопросу договориться. Правильны ли предположения Германии по вопросу о разграничении сфер интересов? Трудно конкретно уже сегодня ответить на этот вопрос, ибо этот вопрос до сих пор Германия не ставила перед СССР, и он является для Советского правительства новым. Он пока не знает мнения И.В. Сталина и других советских руководителей на этот счет, но ответ СССР вытекает из того, что им уже говорилось. Эти большие вопросы завтрашнего дня, с его точки зрения, не следует отрывать от вопросов сегодняшнего дня. И если их правильно увязать, то будет найдено нужное решение. То, что ему пришлось иметь ряд бесед с министром и с рейхсканцлером, — это большой шаг вперед в деле выяснения важных вопросов. Как дальше пойти по этому пути, Молотов предоставляет решать Риббентропу. Риббентроп уже говорил, чтобы наши послы граф фон дер Шуленбург и т. Шкварцев продолжили в дипломатическом порядке обсуждение этих вопросов. Если сейчас нет необходимости в других методах, то это предложение приемлемо».

Молотов сразу же направил итоговую телеграмму Сталину о том, что «обе беседы не дали желательных результатов». В отношении Гитлера он был прав, в отношении Риббентропа — нет, очевидно, не осознав важности его предложений, суть которых изложил очень «смазанно». Утром Молотов со свитой отбыл в Москву. Из нотаблей на вокзале его провожал только Риббентроп, что само по себе уже говорило о многом.

Краткое коммюнике по итогам визита, предложенное Сталиным, было принято германской стороной дословно. В нем скупо, но выразительно говорилось: «Обмен мнений протекал в атмосфере взаимного доверия и установил взаимное понимание по всем важнейшим вопросам, интересующим СССР и Германию». О существующих разногласиях не должны были догадываться ни друзья, ни враги. В том же духе была выдержана циркулярная телеграмма Вайцзеккера во все германские дипломатические миссии за рубежом:

«Беседы между германским и советским правительствами по случаю нахождения в Берлине Молотова велись на базе договоров, заключенных в прошлом году, и завершились окончательным согласием обеих стран твердо и решительно продолжать в будущем политику, начало которой положили эти договоры. Кроме того, беседы послужили целям координации политики Советского Союза и стран Тройственного пакта. Как уже отмечалось в заключительном коммюнике о визите Молотова, обмен мнениями происходил в атмосфере взаимной доверительности и имел своим результатом согласование мнений обеих сторон по всем важнейшим вопросам, интересующим Германию и Советский Союз. Это ясно доказывает, что все предположения относительно мнимого германо-русского конфликта являются плодами фантазии и что все спекуляции врагов об ухудшении доверительных и дружественных германо-русских отношений основаны на самообмане. Дружественный визит Молотова в Берлин вновь продемонстрировал это». Последнюю фразу Риббентроп вписал собственноручно.

Пострадал от визита только полпред-текстильщик Шкварцев, работу которого Молотов предложил Сталину «обсудить особо». Однако печальную судьбу Астахова он не разделил. По воспоминаниям Бережкова, Молотов в Берлине потребовал от полпреда немедленного политического отчета. «Но его доклад оказался настолько беспомощным, что нарком после десятиминутного разговора предложил ему упаковать чемоданы и возвращаться домой». 20 ноября Молотов проинформировал Шуленбурга об отзыве Шкварцева и запросил агреман на Владимира Деканозова, заместителя наркома иностранных дел и бывшего чекиста, который тоже ездил в Берлин. «А Шкварцев, — продолжал Бережков, — вкусив соблазны заграничной жизни и тяготясь текстильной прозой, бомбардировал в годы войны Молотова записками, предлагая использовать „в трудное для Родины время“ его „дипломатический опыт“. Записки эти, разумеется, летели прямо в корзину» (5). Удивительно только, что нарком раньше не заметил уровня своего выдвиженца. Это сразу бросается в глаза, если сравнить отчеты Шкварцева и Астахова, что сейчас может сделать любой читатель «Документов внешней политики». Те самые отчеты, которые читал и Молотов.