Сергей Антонов - Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Несмотря на отсутствие работ, авторы которых систематически и интенсивно занимались бы применением правовых идей Вебера к России, в концептуальном плане специалисты по социологии права затруднили осуществление такого проекта, утверждая, что сам Вебер, невзирая на его симпатию к «формально-юридической» рациональности, неоднозначно относился к ее возможным преимуществам и осознавал ее неосуществимость на практике. Можно сказать, что веберовская теория права находила в западных правовых системах «непреодолимые трения между процессом и сущностью – между рациональностью по форме и по сути», а вовсе не триумфальное шествие первой [55] Feldman S. An Interpretation of Max Weber’s Theory of Law: Metaphysics, Economics, and the Iron Cage of Constitutional Law // Law & Social Inquiry. 1991. Vol. 16. P. 205–248; Trubek D. Reconstructing Max Weber’s Sociology of Law // Stanford Law Review. 1985. Vol. 37. P. 919–936. Энтони Кронмен отмечал озабоченность Вебера тем, что избыточная бюрократизация и зависимость от специалистов по юриспруденции, присущие современному праву, ведут к утрате личной независимости («железная клетка» современности). См.: Kronman A. Weber. Stanford, 1983. P. 174–175. .

Однако, невзирая на эти проблемы со стандартным определением верховенства закона и дихотомией рационального и деспотического начал, я отнюдь не собираюсь утверждать, что право было не более чем орудием социального и политического угнетения – как в дореформенной России, так и где-либо еще. Многие историки и правоведы подходят к праву как к процессу состязания и согласования, обычно оставляющему пространство для свободы действий на индивидуальном и групповом уровнях и не обязательно являющемуся благородным инструментом решения споров – с такой же легкостью его можно использовать и в качестве орудия социального конфликта. Например, Пол У. Кан выступает против склонности правоведов – которую он сравнивает с теологией – к акцентированию абстрактного образа верховенства закона и соответствующего чрезмерного внимания к проектам юридической реформы. Кан предпочитает относиться к праву как к «системе арен социальных конфликтов и системе ресурсов – институциональных и риторических, – которыми пользуются участники этих конфликтов» [56] Kahn P. W. Freedom, Autonomy, and the Cultural Study of Law // Yale Journal of Law & the Humanities. 2001. Vol. 13. P. 149–150; Idem. The Cultural Study of Law: Reconstructing Legal Scholarship. Chicago, 1999; Moore S. F. Law as Process: An Anthropological Approach. Abington, 1978; Breen M. Law, City, and King: Legal Culture, Municipal Politics, and State Formation in Early Modern Dijon. Rochester, 2007; см. также работы, перечисленные в: Burbank J. Russian peasants. P. 5–10. О применении права с целью разжигания и продления социальных конфликтов см. также: Turk A. T. Law as a Weapon in Social Conflict // Social Problems. 1976. Vol. 23. P. 276–291; Smail D. L. The Consumption of Justice: Emotions, Publicity, and Legal Culture in Marseille, 1264–1423. Ithaca, 2003. . Э. П. Томпсон в своей работе, посвященной одному из самых вопиющих примеров коррумпированности и классового характера права в Англии XVIII века, тем не менее встает на защиту верховенства закона, которое, по его мнению, могло служить опорой для существующих властных структур только в том случае, если оно воспринималось как работающее время от времени на пользу зависимых лиц и групп: «В случае явной пристрастности и несправедливости права оно ничего не маскирует, ничего не легитимизирует, не вносит никакого вклада в гегемонию какого-либо класса. Принципиальная предпосылка эффективности права с точки зрения его идеологической функции состоит в том, что оно должно демонстрировать защищенность от каких-либо грубых манипуляций и производить впечатление справедливого. А оно окажется неспособно к этому, если не будет соблюдать своей собственной логики и критериев равенства; более того, время от времени ему действительно нужно быть справедливым» [57] Thompson E. P. Whig and Hunters: The Origin of the Black Act. London, 1975. P. 258–269, особ. p. 263; см. также: Cole D. H. «An Unqualified Human Good»: E. P. Thompson and the Rule of Law // Journal of Law and Society. 2001. Vol. 28. P. 177–203; King P. Crime, Justice and Discretion in England, 1740–1820. Oxford, 2000. . В России правовая система тоже подвергалась внесудебному давлению и сама по себе служила полем боя между конкурирующими интересами. Тем не менее она оставалась достаточно целостной для того, чтобы время от времени карать коррумпированных чиновников или спасать несправедливо обвиняемых крепостных крестьян, еще до реформы 1864 года выполняя – пусть и несовершенно – не только практическую, но и идеологическую функцию.

Автор изданного в 1827 году путеводителя по Москве с гордостью описывал «огромн[ый]… прекрасный новейшей Архитектуры дом», в котором располагались городские и губернские присутственные места. Он был расположен на видном месте поблизости от Кремля и Красной площади, справа от Воскресенских ворот, на месте всем известного здания городской думы. Это здание (см. ил. 6.2 на с. 367) изначально было монетным двором XVII века, приспособленным под размещение официальных учреждений при Екатерине II и получившим свой окончательный облик в стиле классицизма после перестройки, законченной в 1820 году [58] В 1889 г. на его месте было построено нынешнее здание Московской городской думы в псевдорусском стиле, которое после 1917 г. стало Музеем Ленина (ныне Музей Отечественной войны 1812 г. – Прим. пер. ): Сытин П. В. Из истории московских улиц. М., 1958. С. 159. . Довольно характерным для общего состояния российского бюрократического мира был резкий контраст между изящным внешним видом здания и царившей внутри него скученностью и суетой: оно было разделено на сотни крохотных кабинетов, лестниц и коридоров, а часть его левого крыла занимала долговая тюрьма. В путеводителе перечислялись все учреждения, расположенные в здании: помимо судов здесь находились такие важные губернские и городские институции, как городская дума, управа благочиния, дворянская опека, казенная палата и губернское правление, – а затем не без иронии отмечалось: «Каждому из читателей наших думаю небезызвестно чем какое присутственное место заведывает» [59] Москва или исторический путеводитель по знаменитой столице Государства Российского. Т. 2. М., 1827. С. 330–332. Выражаю благодарность за эту ссылку Н. С. Датиевой. . В Москве имелось несколько других важных административных зданий, включая Опекунский совет Императорского воспитательного дома на Солянке (построено в 1825 году), здание Сената в Кремле (1788) и 17 полицейских частей, разбросанных по городу. У каждого из двух главных городских должностных лиц, генерал-губернатора и обер-полицмейстера, имелось по просторной резиденции в центре города, где они работали и принимали посетителей и просителей.