Сергей Антонов - Банкроты и ростовщики Российской империи. Долг, собственность и право во времена Толстого и Достоевского

Даже если мы согласимся, что жуткие сценарии, излагаемые Аксаковым и прочими критиками, действительно имели место, и, более того, добавим к этим историям немало новых подобных случаев, дореформенные судебные дела, обсуждаемые в настоящей книге, тем не менее складываются в образ правовой системы, которая при всех своих изъянах не обнаруживает какой-либо крайней или исключительной дисфункциональности, помимо предсказуемых проявлений покровительства или экономического давления со стороны частных лиц или государственных чиновников – что представляет собой обычное явление даже в западных правовых системах, имеющих самую высокую репутацию. Несмотря на то что более богатые, высокопоставленные или более опытные лица имели более высокий шанс на победу в судебных баталиях, подобный исход никогда не был предопределен. Даже дореформенная судебная система не жила по «закону джунглей», и к царскому правосудию продолжали обращаться миллионы владельцев собственности, предпочитавших идти в суд, нежели прибегать к каким-либо альтернативным способам улаживания разногласий или защиты своих интересов. Коротко говоря, в настоящем исследовании утверждается, что жители империи выработали привычку защищать свои имущественные интересы в суде задолго до 1860-х годов, и оспаривается мнение о том, что реформы были навязаны населению, чья правовая культура якобы не позволяла в полной мере воспользоваться подобными инновациями.

Мой второй концептуальный вклад в изучение русского права состоит в уточнении стандартов оценок, используемых в дискуссиях о российской правовой культуре и юридической практике, и особенно стандартов сопоставлений – явных или неявных – между российской и прочими крупными правовыми системами западного образца. Такие сопоставления могут различаться своими деталями, но в конечном счете все они восходят к идеалу «верховенства закона» (по-английски – «rule of law»), варианты которого можно найти в разных правовых системах в разные периоды истории. Его английская разновидность, употреблявшаяся в Викторианскую эпоху, включала три главных принципа: 1) «равенство всех лиц перед законом, вне зависимости от их статуса и экономического положения»; 2) наличие парламента как «верховного законодателя»; и 3) защиту прав личности, прежде всего права на свободу и права собственности. В США эти принципы были дополнены введением письменной конституции и практики судебной ревизии федеральных и местных законов, хотя такая ревизия до XX века носила рудиментарный и непоследовательный характер.

Другой моделью верховенства закона, влиятельной в XIX веке, была немецкая концепция Rechtsstaat, или правового государства, в своем более либеральном прочтении требовавшая полностью представительного парламента, защиты прав личности и независимости судов, однако в 1848–1919 годах делавшая акцент на формальных аспектах права как «системе беспристрастных, абстрактных и всеобщих правил, не имеющих обратной силы», которые были выработаны законодателем, могут изменяться по его воле и подлежат соблюдению со стороны других ветвей власти. Эти ценности выдвигаются на первый план и в «формально-рациональном» идеальном типе законности, предложенном Максом Вебером [52] The Rule of Law: History, Theory and Criticism / Eds. P. Costa, D. Zolo. Dordrecht, 2007. Особ. p. 7–13. Классическое изложение английской доктрины см. в: Dicey A. V. Introduction to the Study of the Law of the Constitution. 8th ed. London, 1915; об отношении к немецкой концепции Rechtsstaat в России см. в: Oda H. The Emergence of Pravovoe Gosudarstvo (Rechtsstaat) in Russia // Review of Central and East European Law. 1999. Vol. 25. P. 373–434, особ. p. 378–379; см. также: The Rule of Law and Economic Reform in Russia / Eds. J. D. Sachs, K. Pistor. Boulder, 1997; Weber M. Economy and Society / Ed. G. Roth, C. Wittich. Vol. 2. Berkeley, 1968. Особ. p. 654–658. .

Неудивительно, что царской России с ее самодержавной властью и отсутствием многих из политических свобод не удавалось вполне соответствовать этим стандартам верховенства закона, особенно в его англо-американском варианте [53] Приложение идей Вебера о политике и обществе к Российской империи, не сопровождающееся, однако, подробным анализом права и законности, см. в: Pipes R. Russia under the Old Regime. . Однако эти стандарты сами по себе уязвимы для критики как эмпирического, так и концептуального плана.

В эмпирическом плане важно помнить о многочисленных случаях несостоятельности верховенства закона в основных западных правовых системах, включая английскую, немецкую и американскую, несмотря на то что многие должностные лица в этих странах выбирались гражданами, чьи политические права были защищены лучше, чем в России. Список этих случаев весьма велик, включая санкционированный судом повсеместный режим расизма в США, национальное, классовое и гендерное угнетение в викторианской Британии, а также всем известную историю политических притеснений в Германии. Как отмечала применительно к более раннему периоду российской истории Нэнси Шилдс Коллманн, «на низовом уровне „рациональные“ государства Европы не выглядят такими уж рациональными, а приписываемое Московии „самодержавие“ не выглядит таким уж самодержавным» [54] См., например: Finn M. The Character of Credit; Johnson P. Making the Market; Idem. Class Law in Victorian England // Past & Present. 1993. Vol. 141. P. 147–169; Powe L. The Supreme Court and the American Elite, 1789–2008. Cambridge, 2009; Lofgren C. The Plessy Case: A Legal-Historical Interpretation. Oxford, 1987; Horwitz M. The Transformation of American Law, 1780–1860. Cambridge, 1977; Desan S. The Family on Trial in Revolutionary France. Berkeley, 2004; Kollmann N. S. Crime and Punishment. P. 5. . В то же время исторические и эмпирически обоснованные концепции права более пригодны для сопоставления конкретных практик в России и других странах – таких, как наказание за преднамеренное банкротство и преследование ростовщичества или права собственности у женщин, – с целью выявления общих тенденций, которые Россия в каких-то случаях разделяла, а в каких-то – не разделяла с другими правовыми системами. Короче говоря, исходить из идеализированного образа английского или американского права и обнаруживать, что Россия была не в состоянии ему соответствовать, не более полезно, чем, скажем, утверждать, что православные русские были не настоящими христианами, поскольку в своей жизни они не следовали какому-либо «западному» образцу христианина.