Юрий Богомолов - Сериал с открытым финалом. Участь человечности в зеркале кинематографа

Пространная цитата из воспоминаний Черчилля нужна, чтобы дать представление о том, как выглядела победная коллективизация с высоты кремлевского Олимпа. И чтобы ее можно было сравнить с показаниями «свидетелей счастливых».

Сегодня, когда ужасы гражданской войны с крестьянством позади, мы время от времени морализируем вслух и с экрана телевизора по поводу цены проведенной коллективизации.

Для начала напомним, что ответил Сталину с Черчиллем наш современник – политолог Кургинян.

Нет, он не стал отрицать факты преступлений в ходе гражданской войны на селе. Да, они были. Их невозможно отрицать. Правда, они были не в тех масштабах, о каких твердят либералы. Счет, мол, должен идти (тут политолог поправил не только либералов, но и товарища Сталина) не на миллионы, а на сотни тысяч жизней. Конечно, это все равно ужасно, это больно, это трагично (на лице политолога с актерскими задатками является гримаса сострадания).

Кроме того, развивает свою мысль Кургинян, идея коллективизации дискутировалась и до большевиков. Стало быть, по мысли политолога, у уничтожения крестьянства как класса есть корни. А первому из большевиков, как бы ненароком роняет Кургинян, она пришла в голову не Сталину, а «иудушке» Троцкому. И дальше: независимо от того, сколь глубоки были корни и чья была идея, советский народ оказался обреченным на ту модернизацию, которая звалась коллективизацией.

Против исторической нужды не попрешь – таков решающий аргумент в оправдание миллионов погубленных душ. Он, Сергей Ервандович Кургинян, не оправдывает преступления против человечности, он защищает историю, ее сложность в интересах в том числе и тех, кто сгнил на просторах Родины чудесной от Белого моря до Берингова пролива. Ибо иначе что они должны думать там? Что их мучительная, позорная смерть оказалась бессмысленной? А так, с его точки зрения, получилась вполне себе оптимистическая трагедия, которая даст сто очков вперед той, что сочинил в свое время Всеволод Вишневский.

Заручившись поддержкой мертвых, политолог апеллирует к живым. Логика его такова: если признать, что коллективизация была ошибкой, значит, и история страны оказалась ошибочной.

Его последний аргумент – стихотворение Максимилиана Волошина «Северо-Восток», которое он прочел с выражением. В нем в образной форме запечатлена история России, для которой «ветер смут, побоищ и погромов, медных зорь, багряных окоемов, красных туч и пламенных годин» был «верным другом на «распутьях всех лихих дорог».

Опускаю несколько строчек. И цитирую самое ударное, с точки зрения Кургиняна:

«В этом ветре вся судьба России —

Страшная, безумная судьба.

В этом ветре гнет веков свинцовых:

Русь Малют, Иванов, Годуновых,

Хищников, Опричников, Стрельцов,

Свежевателей живого мяса,

Смертогонов, вихря, свистопляса:

Быль царей и явь большевиков».

Кургинян читает страстно, гордясь историей страны, но обрывает стих Волошина на самом интересном месте.

Продолжу:

«Ныне ль, даве ль? – все одно и то же:

Волчьи морды, машкеры и рожи,

Спертый дух и одичалый мозг,

Сыск и кухня Тайных Канцелярий,

Пьяный гик осатанелых тварей,

Жгучий свист шпицрутенов и розг,

Дикий сон военных поселений,

Фаланстер, парадов и равнений,

Павлов, Аракчеевых, Петров,

Жутких Гатчин, страшных Петербургов,

Замыслы неистовых хирургов

И размах заплечных мастеров.

Сотни лет тупых и зверских пыток,

И еще не весь развернут свиток,

И не замкнут список палачей,

Бред Разведок, ужас Чрезвычаек —

Ни Москва, ни Астрахань, ни Яик

Не видали времени горчей».

Стихотворение датировано 1920 годом. Времена «горчей» были впереди. О них поведал крестьянский поэт Николай Клюев.

«За кус говядины с печенкой

Сосед освежевал мальчонку

И серой солью посолил

Вдоль птичьих ребрышек и жил.

Старуха же с бревна под балкой

Замыла кровушку мочалкой.

Опосле, как лиса в капкане,

Излилась лаем на чулане.

И страшен был старуший лай,

Похожий то на баю-бай,

То на сорочье стрекотанье».

В 1937 году Николай Клюев был расстрелян. В уголовном деле поэта цикл «Разруха» хранился как приложение к допросу и как доказательство его вины в антисоветской клевете. Сейчас это стихотворение воспринимается как свидетельство обвинения советской власти в бесчеловечности.