Александр Нечволодов: Император Николай II и евреи

— Господа, — обратился я к ним, — мы должны подчиниться непостижимой воле Божией. Будем молить Его за Императора и помнить, что теперь нашим долгом является сохранение дисциплины и духа наших солдат до предстоящего наступления. Если исчезнет дисциплина, все будет проиграно – и война, и Россия.

Затем необходимо было затронуть тему национального гимна «Боже, Царя храни» и молитвы «Боже, спаси люди твоя», которые солдаты пели каждый день.

Этот вопрос был очень важным. Понятно, что прекращение пения произвело бы на солдат плачевное впечатление. С другой стороны, не было никакого смысла продолжать исполнение гимна, если не стало Царя, так же как казалось невозможным читать молитву «Боже, спаси люди твоя», в которой говорится: «Победы благоверному Императору нашему Николаю Александровичу даруя». Наконец, нужно было ожидать, что в течение нескольких дней исполнение гимна и молитвы будет запрещено, что в итоге и случилось.

Поэтому против воли я принял решение немедленно прекратить их исполнение, объявив солдатам после прочтения манифестов и моего приказа, что исполнение гимна и молитвы временно прекращено до восшествия на престол Великого князя Михаила Александровича после его избрания Учредительным собранием.

Едва я успел решить этот мучительный вопрос, как возник еще более затруднительный.

— Завтра воскресный день, и необходимо отправить на обедню солдат, свободных от службы. Как быть? — спросил меня начальник штаба. — Нужно ли во время чтения молитв и возношения Святых Даров поминать Императора и других членов Императорской Семьи? Если нет, то кого поминать?

До этого момента для каждого из нас церковная служба была глубоко связана в нашем восприятии с молитвой за Императора и Его Семью. И теперь приходилось это резко менять. После коротких раздумий я пришел к выводу, что внесение изменений в церковную службу находится вне моей компетенции и что необходимо продолжать поминать Императора и Его Семью на богослужениях до получения новых указаний по этому поводу со стороны церковных властей.

Однако я не мог не понимать, что поминание Императора и Императорской Семьи во время службы после объявления Манифестов об отречении и основанных на них приказов приведет солдат в замешательство и поставит их в тупик. Я поделился своими размышлениями с подчиненными.

— Будет еще хуже, — сказал доблестный командир 73-го Крымского пехотного полка полковник Тимонов, — если через несколько дней мы получим приказ поминать на литургии членов Временного правительства Гучкова, Керенского, Милюкова, князя Львова и других преступников и мерзавцев, совершивших переворот. Это окончательно подорвет дисциплину в армии.

— О, тогда все будет потеряно! — заметил генерал А. П. Николаев.

— Это отвратительно! Ваше превосходительство, как вы думаете, чем все это закончится? — спросил у меня Н. З. Неймирок с отчаянием в голосе.

— Чем? Распадом России! — ответил я, хотя в ту минуту неясно представлял, что произошло, и еще менее – какие последствия это будет иметь.

Уже был день, когда я вернулся домой после той ужасной ночи.

Мои слуги, денщик Роман Царенко и конюх Василий Набоков, уже пили чай. Роман был высоким и красивым крестьянином из Киевской губернии. Маленький, с почти детским лицом, Василий был уроженцем Екатеринославской губернии. Оба служили у меня уже давно, с января 1914 г., когда я командовал бригадой в 4-й пехотной дивизии в Варшаве. Через некоторое время после их появления моя сестра, которая жила тогда со мной, сказала мне: «Все твои солдаты всегда были честными ребятами, но эти совершенно особые – они почти святые».

И они такими оставались в ходе всей войны. Ни разу мне не пришлось повысить на них голос. Даже во время боев они приносили мне еду, не обращая внимания на огонь. Никогда не забуду, как во время жесточайших боев в Вола-Шидловке под Варшавой, длившихся шесть дней – с 18 по 24 января 1915 г., в ходе которых я потерял 90% личного состава и почти всех офицеров, два солдата, несмотря на категорический запрет, ежеминутно появлялись в моем блиндаже, находившемся непосредственно в Вола-Шидловке. Зная, что я простужен, они по собственной инициативе приносили мне то носовые платки, то горячее молоко в термосе, то шерстяные носки или шоколад и яблоки, когда их удавалось купить.

И теперь, увидев меня входящим в комнату, оба вскочили, и Роман, как всегда проявляя заботу, спросил меня: «Ваше Превосходительство, неужели вы еще не ложились?».