ХЕНДРИК ВИЛЛЕМ ВАН ЛУН - ТЕРПИМОСТЬ

растрачивают свои возможности; что они живут низкой и поверхностной жизнью; что они посвящают слишком много времени пустым удовольствиям и бесполезным победам и почти неизменно растрачивают божественные дары, которыми великий и таинственный Бог наделил их, ради нескольких часов тщетной славы и самоудовлетворения. И он был так глубоко убежден в высоком предназначении человека, что преодолел границы всех старых философий и пошел даже дальше, чем Протагор. Ибо, в то время как последний учил, что “человек есть мера всех вещей”, Сократ проповедовал, что “невидимая совесть человека является (или должна быть) высшей мерой всех вещей и что не Боги, а мы сами формируем нашу судьбу”.

Речь, с которой Сократ выступил перед судьями, которым предстояло решить его судьбу (если быть точным, их было пятьсот, и они были так тщательно отобраны его политическими врагами, что некоторые из них действительно умели читать и писать), была одним из самых восхитительных примеров здравого смысла, когда-либо обращенных к какой-либо аудитории, благожелательной или нет.

“Ни один человек на земле, – так утверждал философ, – не имеет права указывать другому человеку, во что он должен верить, или лишать его права думать так, как ему заблагорассудится”, и далее, «При условии, что человек остается в хороших отношениях со своей совестью, он вполне может обходиться без одобрения своих друзей, без денег, без семьи и даже дома. Но так как невозможно прийти к правильным выводам без тщательного изучения всех плюсов и минусов каждой проблемы, людям должна быть предоставлена возможность обсудить все вопросы с полной свободой и без вмешательства со стороны властей”.

К несчастью для обвиняемого, это было совершенно неправильное заявление в неподходящий момент. Со времен Пелопоннесской войны в Афинах шла ожесточенная борьба между богатыми и бедными, между капиталом и трудом. Сократ был “умеренным” – либералом, который видел добро и зло в обеих системах правления и пытался найти компромисс, который должен был удовлетворить всех разумных людей. Это, конечно, сделало его крайне непопулярным с обеих сторон, но до сих пор они были слишком уравновешены, чтобы предпринимать какие-либо действия против него.

Когда, наконец, в 403 году до н.э. стопроцентные демократы получили полный контроль над государством и изгнали аристократов, Сократ был обречен.

Его друзья знали это. Они предложили ему покинуть город, пока не стало слишком поздно, и это было бы очень мудрым поступком.

Ибо врагов у Сократа было столько же, сколько и друзей. В течение большей части столетия он был своего рода громогласным “обозревателем”, ужасно умным и занятым человеком, который сделал своим хобби разоблачение обмана и интеллектуального мошенничества тех, кто считал себя столпами афинского общества. В результате все узнали его поближе. Его имя стало нарицательным во всей восточной Греции. Когда утром он говорил что-нибудь смешное, к вечеру об этом слышал весь город. О нем были написаны пьесы, и когда его наконец арестовали и посадили в тюрьму, во всей Аттике не было ни одного гражданина, который не был бы досконально знаком со всеми подробностями его карьеры.

Те, кто принимал непосредственное участие в настоящем судебном процессе (например, тот почтенный торговец зерном, который не умел ни читать, ни писать, но который знал все о воле Богов и поэтому громче всех выдвигал свои обвинения), несомненно, были убеждены, что оказывают большую услугу обществу, избавляя город очень опасного члена так называемой “интеллигенции”, человека, чье учение могло привести только к лени, преступлениям и недовольству среди рабов.

Довольно забавно вспомнить, что даже при таких обстоятельствах Сократ защищал свое дело с такой потрясающей виртуозностью, что большинство присяжных было за то, чтобы отпустить его на свободу, и предположили, что его можно было бы помиловать, если бы только он отказался от этой ужасной привычки спорить, дискутировать, пререкаться и морализировать, короче говоря, если бы только он оставил в покое своих соседей и их любимые предрассудки и не беспокоил их своими вечными сомнениями.

Но Сократ и слышать об этом не хотел.

“Ни в коем случае”, – воскликнул он. “До тех пор, пока моя совесть, до тех пор, пока тихий внутренний голос велит мне идти вперед и указывать людям истинный путь к разуму, я буду продолжать останавливать для разговора каждого, кого встречу, и буду говорить то, что у меня на уме, невзирая на последствия ”.