Мартин Гарретт - Венеция. История города

От базилики можно пройти на Пьяццетту. Это место между Сан-Марко и берегом канала, отмеченное двумя античными колоннами. Святой Феодор стоит на колонне вместе с побежденным крокодилом, но он ведь и сам побежден — или, по крайней мере, ему пришлось уступить свое место святого покровителя Святому Марку, чей крылатый лев венчает вторую колонну. (Некогда на эшафоте между этими двумя колоннами проходили казни.) Дальше вы можете прогуляться к воде, где, как правило, множество ярко освещенных лодок, к Понте делла Палья, хотя бы теперь, к вечеру, не изнывающему под толпами народа, откуда открывается вид на сверкающий огнями Понте ди Соспири (Мост Вздохов) и вдоль рива дельи Скьявони, где кое-кто еще коротает вечер в ресторанах.

Если вы пройдете с Пьяццы не на Пьяццетту, а мимо Торе дель Оролоджо (Башни часов), построенной в конце 1490-х Мауро Кондуччи, то скоро попадете в совершенно иной мир: улицы забиты магазинами до отказа — ювелирные изделия, дорогие письменные принадлежности, произведения искусства, маски, одежда от-кутюр, пиццерии, кондитерские, pasticcerìe , — это Мерчериа. Уже в XVII веке Джон Ивлин назвал Мерчерию

…восхитительнейшей и прелестнейшей улицей в мире, она затянута во всю длину по обеим сторонам расшитыми золотом тканями, превосходным дамастом и шелками, которые лавочники вывешивают напоказ со второго этажа своих лавок; свою лепту вносят парфюмеры и аптекари, и несметное количество клеток с соловьями, их песни сопровождают вас от лавки к лавке, так что, закрыв глаза, можно представить себя на опушке леса, хотя на самом деле вас окружает море.

Сегодня опушка леса не кажется столь уж близкой. Более того, порой эта часть города вызывает неодолимое чувство клаустрофобии и пресыщения.

Да и музыка на Пьяцце временами рождает ощущение, что Венеция — город, где нужно проводить только выходные да медовый месяц. «Водопой для туристов, — говорил Рихард Вагнер, — изысканные развалины восхитительного города». Таким стал город уже в 1838 году. В дни Вагнера музыка, выражаясь метафорически, отличалась большей четкостью граней. Ему было приятно, вспоминает композитор в своей автобиографии, обнаружить «немецкую составляющую хорошей военной музыки» в виде двух австрийских полков, что по очереди играли вечерами «посреди сверкающих огней, в центре пьяццы Сан-Марко, чьи акустические свойства превосходны для представлений подобного толка». Но порадовало его и другое: «Нередко, когда я заканчивал ужин, мне доводилось вдруг услышать звуки собственных увертюр» (тех пронзительных отрывков, что служат вступлениями к «Риенци» и «Тангейзеру»).

Я сидел в ресторане у окна и отдавался впечатлениям от музыки, и не могу сказать, что ослепляло меня больше — несравненная Пьяцца, великолепно освещенная и полная бесчисленным количеством непрестанно двигающихся людей, или музыка, будто уносившаяся вдаль вместе с шелестом ветра.

Было приятно, что прохожие слушали внимательно. Но одного не хватало: «ни одна пара рук ни на мгновение не поддавалась порыву зааплодировать, ибо малейший знак одобрения австрийской военной музыке присутствующие восприняли бы как предательство по отношению к итальянскому отечеству». И еще восемь лет, до конца австрийского правления, венецианцам приходилось хранить гордое молчание.

Более того, чтобы однозначно заявить о своих взглядах, в те времена было принято подчеркнуто обходить стороной одно из двух соперничающих кафе на Пьяцце — «Кафе Квадри», основанное в 1775-м и полюбившееся австрийцам. Верные итальянцы отправлялись вместо этого в кафе «Флориан», основанное в 1720-м Флорианом Франческони. Никто не мог запретить солдатам гарнизона приходить и во «Флориан» вместо «Квадри», но всегда находилось немало способов заставить их почувствовать себя незваными гостями. По словам Вагнера, «австрийские офицеры… проплывали по Венеции, не смешиваясь с толпой, как масло по воде». Такие традиции, как держать наготове пушку у Дворца дожей, не делали их в городе желанными гостями. Сейчас, к счастью, люди выбирают одно из этих двух кафе, как и любое другое поблизости, из гастрономических, а не политических соображений. Во «Флориане» более характерный интерьер, здесь царит дух 1850-х, и именно за столиком «Флориана» рассказчик Генри Джеймса в «Письмах Асперна» (1888) сидел, не умея отказать себе в удовольствии,