Динара Дубровская - Миссия иезуитов в Китае

Тем временем мысли Риччи все время вращались вокруг идеи о том, как достичь Пекина, и в частности императора, олицетворявшего главную власть в стране. Он прекрасно понимал, что только обосновавшись в столице христианство сможет рассчитывать на достижение какого бы то ни было успеха в остальной стране. Случай вскоре представился, когда сановник высокого ранга, входивший в провинциальную военную комиссию, был по делам службы призван из дома, находившегося невдалеке от Шаочжоу, в Пекин. Риччи доехал с ним до Нанкина, но там его опекун расстался с иезуитом, потому что даже этот энтузиаст боялся представлять иностранца в Пекине. Причины, которые вынудили его поступить так, были те же самые, из-за которых Риччи вскоре изгнали из Нанкина — война между Японией и Кореей, платившей дань Китаю, в которую вторглись японские войска. Южная столица — Нанкин прежде являлся столицей династии Мин и по-прежнему сохранял привилегии таковой, даже несмотря на то, что центр власти давно уже был перемещен императором Юнлэ в Пекин. Ни один человек в Нанкине не захотел санкционировать пребывание в нем иностранца, и Рйччи уехал в Наньчан, находившийся более чем в 200 км к югу от южной столицы. К тому времени — стояло лето 1585 г., - Риччи находился в Китае уже двенадцать лет. Однако даже из этого отступления со своих позиций иезуиты сделали некоторые правильные выводы. Путешествуя на север, Риччи и Каттанео ( Cattaneo , священник, который заменил Алмейду) оставили манеры буддийских священников и, отрастив волосы и бороды, оделись в соответствии с обычаями китайских ученых. Эта перемена не только до неузнаваемости изменила их внешность, но и равным образом кардинально повлияла на их социальный статус. В китайском сознании они более не ассоциировались с малообразованной средой бонз, вызывавших плохо скрываемое презрение китайского ученого класса. Риччи внезапно обнаружил, что с ним держат себя как с равным. Ему больше не приходилось падать на колени в присутствии великих мира сего и простираться ниц перед официальными лицами.

В новом длинном одеянии фиолетового шелка с обширными рукавами, обрамленном у шеи голубым, в высокой черной шапке, несколько напоминавшей митру христианского епископа, Риччи внезапно стал совсем новым человеком. То был наряд представителя китайского образованного сословия, выдававший отсутствие необходимости заниматься каким-либо прикладным. трудом. Во многом одежда действительно напоминала облачения высших иерархов Римской церкви.

Вместе с одеждой были введены в обращение и визитные книги, на которых были выписаны иероглифы имени Риччи — Ли Мадоу. Когда иезуиту надо было нанести визит, книга вручалась его слугой привратнику, после чего его принимал и приветствовал хозяин. Риччи описывает в книге сложный ритуал нанесения визита, непростое искусство быть вежливым гостем, равно как и учтивым хозяином. Ему до конца своих дней пришлось выполнять эти ритуалы, но окончательным суждением был следующий приговор: «Это пустыня ложного аристократизма».

Иезуиты по-прежнему находились далеко от Пекина. Однако постепенно имя Ли Мадоу, его поразительные интеллектуальные способности, его откровенность и честность начинали получать признание и известность среди многих влиятельных людей. Однако китайцы все же еще не принимали его до конца. Имманентно присущий китайцам изоляционизм, инстинктивная вера в обладание единственно достойной культурой, безоговорочное неверие в позитивность любого иностранного влияния — все эти подсознательные и сознательные соображения о том, что вместе с иноземцами может быть поколеблена незыблемость традиционных привычек и институтов, без конца вставали на пути иезуитов.

Риччи же продолжал свою деятельность, обращая в христианство всех, кого мог, заводя друзей и пытаясь оказывать на людей влияние. В Наньчане он сумел создать «кружок» среди крупных ученых и представителей крупной знати, которые были зачастую не только дилетантами, но и бездельниками. Однажды вечером он произнес наизусть целую книгу китайских стихов, прочитанную им один лишь раз. Для того, чтобы убедить присутствующих в том, что он действительно специально не заучивал текстов, он повторил свой старый мнемонический трюк, использовавшийся им еще в Чжаоцине, когда просил собравшихся составить список из несвязанных между собой по смыслу иероглифов (на этот раз их было 500), после чего повторил список по памяти после первого прочтения. Не до конца удовлетворенная аудитория просила большего, и Риччи воспроизвел тот же самый список в обратном порядке.