Наталия Таньшина - Самодержавие и либерализм - эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского [litres]

Маркиз де Кюстин также видел серьезные изменения, происходившие в России, но последствия оных воспринимал как весьма опасные для Запада и самой России. Он находил тревожным активное заимствование Россией как западных, так и восточных традиций: «Вообразите себе сноровку наших испытанных веками правительств, поставленную на службу еще молодому, хищному обществу; западные правила управления со всем их современным опытом, оказывающие помощь восточному деспотизму; европейскую дисциплину, поддерживающую азиатскую тиранию; внешнюю цивилизованность, направленную на то, чтобы скрыть варварство и тем продлить его, вместо того чтобы искоренить; узаконенную грубость и жестокость; тактику европейских армий, служащую к укреплению политики восточного двора; представьте себе полудикий народ, который построили в полки, не дав ни образования, ни воспитания, и вы поймете, какое моральное и общественное состояние русского народа» [668]. Кстати, эти опасения выражал и Верне: «Этой громадной армии когда-нибудь понадобятся враги, и чем больше завоеваний она сделает, тем больший страх будет вызывать Россия у других стран [669].

По-разному французы воспринимали и степень развития в России того, что на Западе уже называлось институтами гражданского общества. Верне поражало отсутствие в России социальной мобильности. Каждый должен занимать свое место и не метить ни в генералы, ни в министры: «Солдатские дети никогда не поднимутся выше унтер-офицеров… Здесь трудятся, не заботясь об урожае. Прививают апельсины к елям и надеются на добрые плоды» [670].

Барант же называл одним из важнейших свойств русского национального характера «апатию и отсутствие духа состязательности», подходя к анализу социальных отношений в России с позиции протестантской этики: «Русский человек не понимает, что ценой собственных усилий он может изменить свое положение в обществе» [671].

И уж совсем средневековую картину взаимоотношений подданных с властью представил Кюстин. По его мнению, русским свойственно обожествление власти, ее восприятие как сакральной: «Русские почитают верховную власть как религию, авторитет которой не зависит от личных достоинств того или иного священника…» [672]. Соответственно все, происходящее от власти, священно, а ее авторитет – непререкаем; отсюда и рабская психология русского народа, и отношение власти к подданным как к рабам. Кюстин описывал праздник в Петергофе, когда дважды в год император распахивал двери своего дворца для «привилегированных крестьян и избранных горожан». При этом, по словам маркиза, Николай делал это с исключительной целью: не для того, чтобы продемонстрировать пахарю или торговцу, что они такие же, как он, но для того, чтобы дать понять вельможе: «Ты такой же раб, как они; а я, ваш бог, равно недосягаем для вас всех» [673]. То есть, по мнению Кюстина, со времен Ивана Грозного, для которого все его холопы были равны в своем бесправии, в России мало что изменилось.

Верне также поражало терпение русских. Как-то он присутствовал на больших маневрах: «…невозможно представить страдания несчастных солдат. На другой день лес был буквально устлан этими бедолагами, валявшимися прямо в грязи, без сил хотя бы пошевелить рукой или ногой. Даже офицеры, почти все пораженные дизентерией, являли собой удручающе безропотное повиновение. Ни единой жалобы!» [674]

Если относительно степени развития институтов гражданского общества мнения французов расходились, то все они не принимали политику ограничения контактов с Западом, проводимую Николаем. И сдержанный Барант, и более эмоциональный Кюстин были в этом отношении единодушны. Барант писал: «Он уже преуспел в том, чтобы изолировать высшие классы не от нравов, не от моды, не от роскоши… Парижа и Лондона, но от обмена идеями и мнениями… Всякое подражание загранице вместо того, чтобы быть разумно ограничено, запрещается при одном лишь намеке на сходство. Чиновники, политические деятели, важные персоны, отличающиеся интеллектом и способностями, абсолютно не знакомы с тем, что происходит в Европе» [675].

По мнению же Кюстина, Николая и в целом русских преследовал призрак «злосчастного мнения Европы». Из-за этого, по словам маркиза, «…цивилизация сводится для них к какому-то более или менее ловко исполненному фокусу…» [676]. Кюстин также отмечал такое свойство русской власти и в целом русского характера, как подозрительность ко всему иностранному, подверженность ксенофобским настроениям: «Здешнее правительство с его византийским духом, да и вся Россия всегда воспринимали дипломатический корпус и западных людей вообще как недоброжелательных и ревнивых шпионов. Между русскими и китайцами есть то сходство, что и те и другие вечно полагают, будто чужестранцы им завидуют; они судят о нас по себе» [677]. Отметим, что и западное общество было заражено русофобскими настроениями, поэтому эти опасения были взаимными.