Оскар Шервин - Шеридан

Опять, как и встарь, Шеридан играет свою роль великого визиря Карлтон-хауса, куда его теперь то и дело призывают на тайные дружеские беседы, продолжающиеся с полуночи до четырех утра — без ужина и «без единого глотка вина». В самом начале 1803 года, когда здоровье короля опять ухудшается и снова складывается впечатление, что принц вот-вот станет регентом, Фокс, несмотря на все свое презрение к принцу, является к нему и внимательнейшим образом выслушивает его. Питт держится в тени, но его агенты ведут оживленные переговоры. Что касается Гренвиллов, то их нетерпеливое стремление поскорее сговориться с принцем выглядит почти неприличным. Напротив, Шеридан, хотя он и в большом фаворе у принца, ничего у него не просит и не потакает его прихотям. Больше того, рискуя вызвать неудовольствие его высочества, он осмеливается перечить его желанию сразиться с французами. Тем не менее он продолжает оказывать на принца решающее влияние. Георг постоянно приглашает Шеридана к обеду, льстит ему; он то и дело требует своего неутомимого «великого визиря» к себе и без зазрения совести эксплуатирует его. Тщетно он снова и снова умоляет Шеридана сказать, как бы он мог отблагодарить его. Правда, Шеридан принимает кое-какие подарки для своего сына: полторы тысячи фунтов стерлингов для юного Алкивиада в результате развода Тома и восемь тысяч фунтов — скрепя сердце — для устройства политической карьеры Тома. В 1804 году Том получает назначение на должность личного адъютанта лорда Мойра в Эдинбурге, а затем его назначают генеральным вербовщиком в Ирландии. Наконец и для себя Шеридан принимает должность генерального казначея герцогства Корнуоллского (дающую около 1400 фунтов годового дохода).

Но после того как Том вновь женится, он пытается уговорить принца передать эту должность его сыну. Принц отказывается сделать это, мотивируя свой отказ единственно тем, что в свете репутации, которой пользуется Шеридан, «выбор его кандидатуры на эту должность не только оправдан, но и делает ему, принцу, честь».

Шеридан настраивает принца в пользу Фокса. Но хотя Шеридан не устает расточать по адресу Фокса похвалы, он расходится с вигским оракулом во взглядах. Шеридан отказывается поддержать его политику мира любой ценой и выступает за военные приготовления, осуществляемые Аддингтоном. Англия переживает трудное время. Стране угрожает французское вторжение. Шеридан не может одобрить компромисса с Наполеоном и не желает приветствовать его как освободителя народа. Он не щадя сил старается открыть своим соотечественникам глаза на то, какую опасность представляет этот завоеватель. «Разве мы не видим, — восклицает он, — что они посадили древо свободы в саду монархии, где оно продолжает приносить все те же редкие и роскошные плоды?.. Нет, не славы они ищут — они уже пресытились ею; и не территории они домогаются — захваченные территории уже стали для них бременем. К чему же тогда они стремятся? Они стремятся завладеть тем, что им действительно нужно: кораблями, торговлей, кредитом, капиталом. Да, они покушаются на жизненные основы Великобритании, на ее мышцы, кости и нервы, на кровь ее сердца». Только «самый низкий и подлый из людей» предпочтет приверженность какому-либо партийному принципу интересам надежной защиты Англии. Что до него, то он никогда не принесет интересы английского государства в жертву фракционности. Наполеон полностью изменил его взгляд на французскую революцию.

«Взгляните на карту Европы — это сплошная Франция! Мы можем измерить ее территорию, подсчитать ее население, но разве можно измерить безмерное властолюбие Бонапарта? Россия если и не подвластна ему, то, во всяком случае, — под его влиянием; Пруссия — вся в его распоряжении; Италия — его вассальное государство; Голландия — в полной его власти; Испания целиком зависит от его воли; Турция опутана его сетями; Португалия — у него под пятой. Видя все это, я без малейшего колебания отдаю свой голос за то, чтобы мы повысили свою бдительность перед лицом махинаций и происков этого властолюбца...».

И затем, оборачиваясь к Фоксу, он продолжает: «Я совершенно согласен с моим достопочтенным другом относительно того, что войны следует избежать, хотя он и не согласен со мной в оценке того, какие средства являются наилучшими для достижения этой цели. Если я высказываю мнение, расходящееся с его мнением, то делаю я это с болью душевной. Я отношусь к нему с безграничной любовью, привязанностью и уважением и буду питать к нему эти чувства по гроб жизни. Но мне думается, что из надменной заносчивости Бонапарата должен быть извлечен важный урок. Он называет себя орудием провидения — посланцем всевышнего, призванным... вернуть Швейцарии утраченное счастье и возродить величие Италии... Я полагаю, милостивый государь, что он действительно является орудием в руках провидения, призванным заставить англичан еще крепче полюбить свою конституцию и сплотиться вокруг нее с еще большей преданностью и сыновней заботой... Я полагаю также, что он являет собой орудие промысла божия, чье предназначение — побудить нас отказаться от нетерпимости в наших политических разногласиях и укрепить нашу решимость единодушно дать отпор любому нападению, которому мы могли бы подвергнуться. Если на нас нападут, то мой друг, я уверен, согласится с тем, что нам надлежит ответить на такое нападение с мужеством, достойным нашей родины, и с глубокой убежденностью в том, что страна, достигшая такого величия, не может искать спасения в самоуничижении, ибо, если бы мы даже согласились отказаться от всего, мы не обрели бы покоя и безопасности в нищенском существовании и жалкой покорности; наконец, милостивый государь, мой друг, как я уверен, согласится и с тем, что мы должны будем ответить на вызов с твердой решимостью или погибнуть самим, или защитить честь и независимость нашей родной страны».