Иван Беляев - Вацлав Гавел. Жизнь в истории [litres]

Михал. Ты, знаешь, например, что я делаю…

Бедржих. Не знаю…

Михал. Я поочередно целую ее то в ухо, то в шею, то в ухо, то в шею, она это ужасно любит, и мне это тоже нравится… Посмотри, вот так! (Михал начинает целовать Веру поочередно то в ухо, то в шею. Вера громко и взволнованно дышит.)

Вера. Нет… нет, дорогой… нет… Прошу тебя… Подожди… Еще минутку… Прошу тебя…

Михал перестает целовать Веру.

Михал. Вот поговорим еще немножко, и мы покажем, что надо делать дальше. Ты просто удивишься, какой утонченности мы достигли!

Бедржих. Я не стесняю вас своим присутствием?

Вера. Ты сумасшедший!.. Ведь ты же наш самый лучший друг! 176

Когда же Бедржих пытается вежливо уйти, хозяева закатывают ему истерику и так вынуждают остаться. Он возвращается, и Михал ставит песню «Sugar Baby Love» в исполнении Карела Готта. Занавес опускается, но музыка, как сообщает авторская ремарка, звучит, пока не уходит последний зритель.

Общность сюжетов «Аудиенции» и «Вернисажа» очевидна. За разными именами угадывается один и тот же герой с одинаковыми жизненными обстоятельствами, а сквозная линия – отчуждение. Фердинанд-Бедржих оказывается равно чужим и в новом для себя мире пивного завода, и в компании своих же старых друзей.

Осенью 1976 года венский Бургтеатр поставил обе пьесы вместе (добавив к ним «Полицию» польского абсурдиста Славомира Мрожека); режиссером стал Войтех Ясный. Изначально предполагалось, что это будет Альфред Радок, однако он скончался через пару часов после того, как написал Гавелу о договоренности с австрийским театром, – письмо пришло Гавелу уже с пометкой о смерти друга. Постановка Ясного стала большим событием в мире немецкоязычного театра, о ней много писали австрийские и немецкие газеты. Спектакль привлек новое внимание и к фигуре автора. Бургтеатр приглашал его на премьеру, но Гавел, конечно же, разрешения на выезд не получил, хотя приглашение поддержал австрийский министр образования и культуры Фред Зиновац. За день до спектакля чехословацкая почта даже не приняла у Гавела телеграмму Зиновацу. Австрийская газета «Die Presse» написала о спектакле под заголовком «Его свобода, наша свобода» 177 177 https://www.theatermuseum.at/vor-dem-vorhang/ausstellungen/seine-freiheit-unsere-freiheit. .

К Гавелу пришла вторая волна его международного признания. В 1977 году Иржи Восковец напишет предисловие к канадскому изданию пьес Гавела, где поставит автора в один ряд с Жюлем Верном, Уэллсом, Свифтом, Кафкой и Достоевским 178– не правда ли, занятный список?

Однако до венской премьеры в жизни Гавела произошли еще два важных события.

В марте 1975 года Гавел пишет открытое письмо генеральному секретарю КПЧ Густаву Гусаку. Эту идею он вынашивал не один месяц (какие-то наброски делал еще в 1974 году), потом на некоторое время от нее отказался. Возможно, к написанию собственного обращения его подтолкнули два письма, которые направил чехословацким властям в октябре 1974-го и феврале 1975 года Александр Дубчек.

Текст открытого письма входит в число важнейших в публицистическом наследии Гавела и потому заслуживает здесь нескольких выдержек:

Осмеливаюсь утверждать, что – вопреки всем привлекательным внешним фактам – внутренне наше общество не только вовсе не консолидировано, но, наоборот, погружается во все более глубокий кризис, который в чем-то даже опаснее всех тех кризисов, какие памятны нам по нашей новейшей истории. <���…>

Из страха потерять место учитель в школе учит вещам, в которые не верит; из страха за свое будущее ученик их повторяет; из страха, что он не сможет продолжать учебу, молодой человек вступает в Союз молодежи и, будучи его членом, делает все, что от него требуют; из страха, что сын или дочь, поступая в институт, не наберут необходимого количества баллов при существующей чудовищной политической системе оценок, отец соглашается занимать различные должности и «добровольно» делает то, что от него хотят. <���…>

Возникает вопрос: чего, собственно, люди боятся? Судебных процессов? Пыток? Лишения имущества? Депортации? Казней? Конечно, нет: эти жестокие формы давления власти на граждан, к счастью (во всяком случае, у нас), ушли в прошлое. Ныне такое давление имеет более рафинированные и изысканные формы, и хотя до сих пор проводятся политические процессы (кто не знает, что их организует и направляет власть?), они представляют собой уже лишь крайнюю меру, главный же упор перенесен в область экзистенциального давления. <���…>