Игорь Волгин - Ничей современник. Четыре круга Достоевского

Нельзя забывать, что в то время, когда Достоевский писал «Дневник», психология только конституировалась как самостоятельная наука, она не была ещё способна с достаточной ясностью представить место психических явлений в общей картине бытия или, выражаясь словами Сеченова, черты соизмеримости психических процессов.

Если, с одной стороны, слабая изученность «мостов» между физиологическими особенностями организма и тончайшими душевными движениями создавала питательную среду для различных идеалистических представлений, то, с другой стороны, то же обстоятельство способствовало распространению в психофизиологии теорий вульгарного материализма.

Можно лишь удивляться поразительно трезвой интуиции Достоевского, которая позволила писателю избегнуть крайностей современных ему концепций. Как и в дискуссии о спиритизме, автор «Дневника» выступает в публикуемом отрывке за объективность и непредвзятость научного исследования.

Приводя в майско-июньском «Дневнике» 1877 г. цитату из книги предсказаний Иоанна Лихтенбергера, Достоевский пишет, что эту выписку сообщил ему «один из наших молодых учёных» и что этот «престранный документ» был найден упомянутым учёным «в Лондоне, в королевской библиотеке» (XII, 125). В публикуемом отрывке Достоевский снова ссылается на свой «источник информации»: «Тот же [исследователь] путешественник, который сообщил мне выписку из книги Иоанна Лихтенбергера, отыскал в Париже, в другой библиотеке другую книгу предсказаний, тоже шестнадцатого века и тоже на латинском языке».

Кто же этот молодой учёный, этот путешественник-инкогнито, столь пунктуальный в своих занятиях, что благодаря его добросовестности Достоевский мог сообщить читателям не только местонахождение старинных фолиантов, но, в случае необходимости, «номер шкафа и номер книги»?

Думается, что имя этого «молодого учёного» можно назвать с большой уверенностью. Это, скорее всего, Владимир Сергеевич Соловьёв. В пользу подобного предположения говорят, на наш взгляд, весьма убедительные доказательства.

Как известно, 20-летний Владимир Соловьёв познакомился с Достоевским зимой 1873 г. и сразу же завоевал живейшее расположение писателя. «Впечатление он произвёл тогда очаровывающее, – вспоминает А. Г. Достоевская, – и чем чаще виделся и беседовал с ним Фёдор Михайлович, тем более любил и ценил его ум и солидную образованность» [1232].

«Молодой философ» – так обычно именует Достоевский Вл. Соловьёва в письмах к третьим лицам [1233]. Летом 1875 г. Вл. Соловьёв получает заграничную командировку и в течение года усердно занимается в крупнейших библиотеках Европы. «Большую часть времени провожу в библиотеке, – сообщает он матери. – Библиотека Британского музея есть нечто идеальное во всех отношениях» [1234]. Побывал Вл. Соловьёв и во французских книгохранилищах: «Завтра должен получить билет для занятий в Национальной библиотеке», – пишет он из Парижа [1235].

Итак, молодой учёный, побывавший в Лондоне и Париже, – всё это соответствует тем сведениям, которые Достоевский сообщает о своём знакомце. Книга Иоанна Лихтенбергера и другие фолианты подобного рода должны были оказаться в поле зрения Вл. Соловьёва [1236]в силу его собственных философских склонностей и потому, что целью его заграничной поездки было «изучение индийской, гностической и средневековой философии». Определение «путешественник» также вполне приложимо к Вл. Соловьёву: кроме Лондона, Парижа, Ниццы он за время своей командировки успел также побывать в Египте.

Вл. Соловьёв вернулся в Россию летом 1876 г., а 4 марта 1877 г. был назначен членом Учёного комитета при Министерстве народного просвещения. С этого момента он постоянно живёт в Петербурге. Таким образом, весной 1877 г., когда Достоевский «вынашивал» майско-июньский номер своего «Дневника», у Соловьёва было достаточно возможностей регулярно встречаться с писателем.

Публикуемый отрывок свидетельствует о том, что диапазон духовного общения Достоевского и Соловьёва не замыкался одними религиозно-философскими проблемами.

Известен интерес, проявлявшийся Соловьёвым к малоизученным феноменам человеческой психики, для определения которых он пытался ввести универсальный термин «психургические». Весьма близки оба мыслителя и в своём негативном отношении к спиритизму. «Правда спиритизма, – писал Соловьёв А. Н. Аксакову, – по-моему, только в том, что он признаёт необходимость объективной основы для религии, но та, которую он в самом деле делает, т. е. явления духов, оказывается негодной, потому что она, во-первых, недостаточно объективна, а во-вторых, лишена внутреннего религиозного значения» [1237]. Однако здесь можно проследить одно существенное различие. Хотя для Достоевского, как и для Соловьёва, спиритизм тоже «лишён внутреннего религиозного значения», писатель отнюдь не ставит ему в заслугу того обстоятельства, что последний якобы «признаёт необходимость объективной основы для религии». «Нет, уж лучше чистый атеизм, чем спиритизм!» – этими словами заканчивается публикуемый отрывок.