Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу - идеи войны и мира в России начала XIX века

Немаловажную роль играло и то обстоятельство, что Россия, в отличие от Австрии и Пруссии, в войне с Францией не могла компенсировать свои потери приобретением территорий. Это открывало возможность представить позиции русской дипломатии в очень выгодном свете. Александр, открыто заявлявший о защите интересов своих вчерашних врагов – Франции и Польши, – вполне мог позволить себе встать выше узконациональных интересов европейских стран и предложить им новые принципы дипломатических отношений. В дипломатических кругах передавались слова Александра: «Всеобщая система, которой мы следуем, несовместима с комбинациями старой политики». Ему поверили, и за ним пошли люди, для которых нравственность была выше политики. Шатобриан – наиболее показательный пример в этом отношении. И наоборот, политики, с которыми царь собирался строить новую Европу, встретили его идеи либо насмешками, либо тяжелыми подозрениями. Рассеивая эти подозрения, царь вынужден был идти на уступки традиционной дипломатии. Это породило раздвоенность самого понятия Священного союза и, как следствие, сложность его интерпретаций.

Александру I не удалось христианизировать общественное мнение ни в Европе, ни в России. С одной стороны, победа над Францией и вызванный ею бурный патриотический подъем явно не способствовали распространению идей пацифизма. С другой стороны, личность самого Александра, несмотря на всю его популярность тех лет, оставляла почву для сомнения в искренности его христианских устремлений.

За пять лет, отделяющих подписание акта Священного союза от начала европейских революций, идея мира так и не была ассимилирована русской культурой. С войной слишком прочно в этот период были связаны идеи свободы, чести и славы. Идею мира еще только предстояло осмыслить. Однако европейская политика складывалась таким образом, что мир все больше и больше воспринимался как остановка в общественном и национальном развитии. Меняется соотношение войны и революции. Если антинаполеоновские войны мыслились как борьба против революционной Франции, а сам Наполеон воспринимался как порождение революции, то в условиях мирной Европы разбуженное этими войнами национальное самосознание трансформировало идеи международной войны в войну внутреннюю против своего правительства. Это привело к началу военных революций в Европе и, как следствие, к замыслу аналогичной революции в России. Начавшееся в 1821 г. греческое восстание вновь актуализировало идею внешней войны как освобождения. Общественное ожидание того, что Россия начнет войну против Турции за свободу греков, отразилось в целом ряде произведений с военной тематикой. Пушкин в 1821 г. пишет стихотворение «Война», где собственно греческая тема отсутствует, однако прославляется война как губительная, но в то же время бодрящая душу страсть, исполненная высокой поэзии.

Почти одновременно с написанием этого стихотворения поэт делает заметки «О вечном мире», в которых излагает размышления Руссо над миротворческими идеями аббата де Сен-Пьера. Такое соединение столь противоречивых идей, прославляющих войну и отрицающих ее, нуждается в пояснении. Дело в том, что проблема вечного мира в руссоистском варианте не только не исключала, но подразумевала насилие: «Это может быть достигнуто лишь средствами жестокими и ужасными для человечества» [Пушкин, 1949, с. 749]. Пушкин считал, что революции, начавшиеся на юге Европы, а также греческое восстание против турецкого султана и есть те «ужасные средства», которые покончат со старым порядком, и на его обломках можно будет создать новое европейское сообщество, на новых принципах.

Не отрицая идею военной революции как таковую, Пушкин вместе с тем внимательно присматривался к тем людям, которые намереваются ее осуществить. Особое беспокойство у него вызывал М.Ф. Орлов. Именно с ним Пушкин спорит с позиций вечного мира, видимо зная, что Орлов в это время готовит свою дивизию к вооруженному восстанию. Военные революции чреваты рецидивом бонапартизма, который неизбежно приведет не к вечному миру, а к новому витку насилия. Другим идеологом военной революции, вызывавшим столь же недоверчивое отношение Пушкина, был Пестель, по замыслу которого военная революция должна была в перспективе вылиться в установление диктатуры в России и в революционную войну в Европе.

Пушкинская идея вечного мира противостояла не войне как таковой, а тому порядку, который был установлен в Европе Священным союзом. Мир, о котором говорит Пушкин, и мир, о котором шла речь в акте Священного союза, – понятия совершенно различные. Для Александра I мир – это отсутствие революций и войн; для Пушкина – определенным образом устроенный общеевропейский порядок, гарантируемый не армиями, а конституциями. Таким образом, мир ассоциируется с конституцией, а война мыслится как путь к ее установлению. Отрицая миротворческие идеи Александра I 1813–1815 гг., Пушкин фактически воспроизводит их в иной идеологической модификации. Если в Священном союзе либералы усматривали «сговор государей против народов» (Д. Прадт), то Пушкин вслед за Руссо ведет речь о договоре народов против монархов.