Евгений Гонтмахер - Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Идентификация с государством предполагает номинальное согласие на контроль над человеком, его частной жизнью. Другими словами, «принадлежность государству» советского человека выражается как взаимозависимость социального инфантилизма (ожиданий «отеческой заботы от начальства») и принятия произвола властей как должного и безальтернативного (необходимости «терпеть»).

Следующий, после требований идентификации с государством, императив снижающей адаптации заключается в уравнительных установках: «пусть понемногу, но всем одинаково». Такое отношение распространялось на «всех» (т. е. таких же людей, как сам индивид), кроме тех, кто занимает более высокое социальное положение в иерархии и причастен к авторитету государства, репрезентирующему коллективные ценности: безопасность, общий мир и благополучие. Потому этот эгалитаризм имеет очень специфический характер – это «иерархический эгалитаризм» 299 299 «…фактор, структурирующий вертикально советское общество, – мера допущенности к властным привилегиям и сопутствующим им информационным, потребительским и пр. дефицитам» ( Левада Ю. Советский простой человек. С. 19). .

Массовая установка на примитивизацию запросов или вульгаризацию представлений о человеке (выбор и предпочтение во всех случаях более простых представлений) вытекает из самого признания насилия как сверхзначимого принципа социальной организации. Практики контроля, подавление разнообразия, ограничение субъективной автономии основываются на дискредитации любых форм авторитета, не связанного с государственным насилием. Осуждаются не только идеи «меритократии», «благородства», подражание высшим слоям, культивирующим особый тип достоинства, но и сама установка на элитарную культуру. Доминирующие латентные мотивы этого эгалитаризма – зависть, ресентимент, в свое время идеологически оправдываемый и раздуваемый большевиками, но сегодня чаще принимающий формы цинизма, диффузной агрессии. В любом случае результат этой политики «социальной однородности» социализма – массовость без присущей западной культуре сложности и дифференциации 300 300 «Простота» как характеристика «русских», получаемая в самоопределениях опрошенных россиян, – это вовсе не открытость миру и готовность к его принятию, а примитивность социального устройства, отсутствие посредников между государством и человеком ( Гудков Л. Этнические фобии в структуре национальной идентификации // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1996. № 5. С. 22–27). . «Человек советский», как пишет Левада, вынужден и приучен принимать в расчет только очень упрощенные, даже примитивные образцы и стратегии существования, но принимать их в качестве безальтернативных.

Со своей стороны, иерархическое распределение прав (и привилегий) в зависимости от места в системе господства блокирует и вытесняет представления об универсальности человеческой природы (идеи неотчуждаемых прав, свобод, достоинства, морали) и веры в закон, объективность права. Результатом этого оказывается стирание и последующее подавление социальных, культурных и групповых различий, что закрепляется как негативное или даже агрессивное отношение к любым формам своеобразного, нового, необычного. Институционально одномерность общества (массовость и единообразие советского человека ) достигается практиками типового унифицированного образования (в средней и высшей школе), нацеленного на удовлетворение интересов бюрократического управления и плановой распределительной экономики 301 301 Гудков Л. Парадоксы социальной структуры в России // Вестник общественного мнения. 2016. № 1–2. С. 95–125. Тарифицированная система оплаты труда вне зависимости от его качества, сложности и производительности соединяется с обязательностью прохождения всеобщей службы в армии, тотальным охватом населения пропагандой (СМИ, учреждениями культуры) и, наконец, всеобщностью устрашения (карательной политической полицией). . Поэтому советский человек определяет себя и других через систему групповых и государственных ограничений и статусных привилегий, отступлений от закона , а не благодаря своей деятельности и ее результатам.

Влияние этого образца человека было очень неоднозначным, поскольку сам образец представлял собой сочетание различных по происхождению смысловых элементов и комплексов, а его трансляция шла не только через официальные каналы и структуры социализации, но и через неформальные отношения (групповое принуждение, коллективное заложничество, конформистское единомыслие, общность фобий и предрассудков). Как пишет Левада, видимость отеческой заботы порождает видимость благодарного подчинения; показное участие в государственных делах (следование лозунгам патриотизма) оборачивается соучастием в преступлениях государства; принятие ценностей государства становится условием сохранения ценностей приватных; каждый в отдельности против каких-то действий власти (или равнодушен, апатичен), но механизм коллективного принуждения заставляет «всех вместе» выражать бурное согласие с каким-то очередным лозунгом.