Евгений Гонтмахер - Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Большее внимание социологи (особенно американские в 1930–1950‐х годах) уделяли «массовому человеку» – потребителю СМИ (реципиенту информационных и пропагандистских каналов), избирателю в демократических странах, работнику (индустриальному рабочему или офисному служащему, солдату, медперсоналу и т. п.), «национальному характеру» – человеку из условного «Middletown». Массовый человек – результат глобальных процессов модернизации, сопутствующих им материального прогресса и тяжелейших катастроф ХХ века. Исследовательский интерес к нему оттеснил все другие социальные персонажи, поскольку от состава его ценностей и норм, аспираций, комплексов, представлений о реальности зависело функционирование доминирующих социальных институтов – демократии, права, свободной экономики, войны и т. п. Как показала уже Х. Арендт, массовые общества в разных странах в основе своей имели разного «массового человека», поддерживающего или допускающего различные типы социальных институтов.

В России значение явления массового человека до сих пор не понято. В употребительных здесь моделях человека преобладает интеллигентская версия атомарного асоциального человека («рационального эгоиста», «самодостаточной личности»), сохраненная и сторонниками веры в демократический транзит. Это обстоятельство не позволяет видеть то новое, что несет с собой утверждение «массового», совсем не героического, пошловатого и приземленного человека, довольно ограниченного в своем кругозоре, но вместе с тем – пластичного, умеющего работать и понимающего ценность труда, легко осваивающего технику и новые виды коммуникации, но готового к туфте, занятого исключительно собственными проблемами, не склонного одобрять идеологические и политические авантюры, хотя и вынужденного быть их исполнителем.

Идеологема «нового», «советского» человека возникла в 1920–1930‐х годах как постромантическая версия субъекта исторических изменений. Ее источниками были визионерство футуристов начала ХХ века, спекуляции поднимающегося национализма в Европе, художественный авангард, а также сочинения марксистских публицистов об «утопии коммунистического будущего». Суть ее заключалась в том, что в обществе, свободном от эксплуатации, «ложного сознания», корыстной расчетливости буржуазных отношений, человек предстанет в совершенно ином духовном и физическом облике – в виде близкого к идеалу героя, рационально выстраивающего новый мир социальных отношений. От человека «старого мира» его будут отличать осознанная потребность в творческом труде, альтруизм, гуманистическая мораль, коллективистские ценности, научное (позитивистское) атеистическое мировоззрение.

При этом тоталитарная пропаганда имеет в виду не отдельных индивидов, образцовых героических личностей, представленных соответствующей продукцией (например, фильмами «Светлый путь» или «Коммунист»), а массового человека . «Новый человек» мог появиться только в результате работы революционной партии после ее прихода к власти. Этот человек должен быть одновременно и продуктом действия всех институтов коммунистической системы, и материалом для их дальнейшего строительства и развития. Тотальному государству соответствовала принципиально новая система социализации и образования – координированная работа всеобщей массовой школы и вузов нового типа, «народной» армии, пропаганды, массовых политических организаций (партии, комсомола, пионерских, женских, военно-спортивных, корпоративных и т. п.), организации «пролетарской» культуры, управляемой посредством «творческих союзов».

«Советский человек» рассматривался и как нормативный образец (лозунг, плакатный и пропагандистский образ в кино, романах, газетных очерках), к которому люди обязаны стремиться , и как мера воплощения этого образца, представленного в сюжетах «перековки», коммунистического воспитания, становления «настоящего человека», борьбы с «пережитками капитализма», «мещанством». Этим понятие «советский человек» принципиально отличается от ранее известных социально-антропологических типов личности, которые воспринимались как описания фактически существующих характеров, а не как модальные проекции будущего.

Мифологемы подобного рода характерны не только для СССР, но и для ранних этапов всех тоталитарных режимов – в Германии, в фашистской Италии, в Китае и других странах. Но если по отношению к нацизму или фашизму не приходится говорить о проблеме репродукции такого «человека» в силу относительной краткости существования этих режимов (12 и 20 лет), то по отношению к советскому тоталитаризму (более 70 лет) вполне оправданными оказываются вопросы, как, в какой степени социально-экономические, пропагандистские или репрессивные институты влияли на структуру личности, формировали ее, каким образом этот тип человека повторялся в последующих поколениях. Другими словами – в какой степени этот сложившийся тип личности обеспечивал функционирование и репродукцию институциональной системы позднего тоталитаризма?